В родном углу. Как жила и чем дышала старая Москва - Сергей Николаевич Дурылин

Приложение[316]

Новый год

Для церкви Новый год наступал 1-го сентября, когда справлялось начало индикта, совершалась и церковная служба Новолетию, но для мирян праздник этот перестал существовать с Петра I, а первого января, в Новый год, справлялось два церковных праздника: Обрезание Господне и св. Василия Великого. Что такое за праздник Обрезание Господне, об этом у нас в доме речи никогда не заводилось. Праздник этот оставался для меня загадочным и таинственным на долгие годы. В Москве, несмотря на ее «сорок сороков», не было ни одного престола посвящено этому празднику. Только много-много лет спустя набрел я на придел в честь Обрезания Господня в далекой глуши – в Ильинском погосте на одном из островов Водлозера в Олонецкой губернии. Но и там об этом приделе и празднике как-то стеснялись говорить. Помнится, В. В. Розанов где-то говорил, что церковь утаила этот праздник, не желая напоминать о святости древнеиудейского обряда обрезания; утаила или нет, но только никогда я об этом празднике ничего не слыхал ни в нашем доме, ни в духовенстве и единственный раз за всю жизнь видел икону и придел, посвященный этому празднику.

Зато память Василия Великого отец чтил и всегда ходил ко всенощной под 1-е января; нас же, детей, к этой всенощной никогда не брали.

Мы ждем возвращения отца из церкви с нетерпением: до его прихода не зажигали елку. Отец приходил от всенощной какой-то особенно мирный, мягкий, мы встречали его в передней, и, пока горничная помогала ему снять тяжелую енотовую шубу, нас от него отстороняли, чтобы не застудить; от него пахло морозом, тем крепким, особым московским запахом, дымком и холодком, елочной хвоей и росным ладаном, который я так любил в детстве.

Отец приветливо говорил нам, освободив усы от маленьких сосулек:

– Бог милости прислал! – и давал нам частицу благословенного хлеба, над которым за литией читается такая трогательная молитва: «Благословивый пять хлебов и пять тысяч насытивый, Сам благослови и хлебы сия, пшеницу, вино и елей и умножи сия в царстве сем и во всем мире Твоем».

Хлеб этот казался нам необыкновенно вкусным. Мы боялись крошечку уронить от этого благословенного хлеба. Вечером зажигали елку, и отец смотрел на наше веселье с особым мирным удовольствием, – и веселье наше не было шумно: мы не кружили, не скакали вокруг елки, – мы радовались на нее, умилялись на ее блеск, на ее огни, на ангельскую звезду, сиявшую на ее верхушке.

К Новогоднему ночному молебну не ходил никто; его и не служили в те далекие годы. Если не ошибаюсь, впервые этот ночной молебен под Новый год начали служить в Москве под 1900 год. Наступал тогда не только Новый год, но и новый век, и, как всегда, при наступлении нового Века в народе ходили смутные слухи, тревожные толки, печальные чаянья: не принесет ли новый век беду? Не грозит ли он войнами, не будет ли чреват голодом и мором? Не породит ли самого антихриста? Вот для рассеяния этих тревог и слухов было велено в декабре 1899 года служить в церкви молебен в 12 часов под Новый 1900-й год. С тех пор эти молебны служили в Москве в канун каждого Новолетия. Духовенство находило, что эти полуночные молебны отвлекают народ от пьянства. Едва ли это было так. Ночные молебны под Новый год служились, народу на них бывало много, Москва, как в Светлую Пасхальную ночь, полнилась торжественным полуночным звоном, – а новогодняя ночь оставалась самой веселой ночью в году.

За Тверскую заставу, в Сокольники, на Воробьевы горы, туда, где были загородные рестораны, мчались веселые тройки с бубенчиками, с <слово нрзб.> ямщиками в шапках с павлиньими перьями. Во всех ресторанах и трактирах было полным-полно; ярко освещенные окна удостоверяли в том, что Новый год встречают и в деревенских <избах>, и в купеческих особняках, и в интеллигентских квартирах, и в домишках на окраинах. Улицы и переулки гудели песнями, в особенности это надо сказать о всяких Бутырках, Толмачах, Монетчиках, Хамовниках, Грузинах и других окраинах; песни под гармонику-певунью можно было здесь слышать всю ночь напролет.

По захолустным улочкам и переулкам мчались розвальни, а в них ребят и девушек да и «мала куча» немолодых гуляк – пела, играла, смеялась, и на всю улицу, дыша неприкрытым весельем. То же бывало и в нашем Елохове и наших Плетешках.

Веселый новогодний гомон не умолкал в новогоднюю ночь; звон бубенчиков в конской упряжи сливался с бубенчиками смеха и радости молодых голосов.

Бывало, в эту ночь нельзя было пройти пятишести саженей по переулку, не услыша то робкого, то задорного девичьего вскрика: «Как вас зовут?» Оглянешься вокруг себя – никого нет, переулок пустынный, но из-за забора или сквозь чуть приоткрытую калитку доносится веселый шорох, затейливое шушуканье девичьих голосов – и опять вопрос:

– Как вас зовут?

Это – гаданье о суженом-ряженом, спеши не спеши, а надо отвечать:

– Сергей.

Раз, два, три, четыре, пять ответишь, в шестой раз созорничаешь.

– Как вас зовут?

– Павсикахий.

В ответ – обиженный девичий голосок:

– Неправда. Таких имен нет.

А оно есть, такое имя. С серьезным видом отзовешься:

– Есть хуже. – Но его не решаешься сказать девушке – Хоздазат[317] – и скажешь: – Елистрат.

И в ответ:

– Фу, какое некрасивое у вас имя!

А потом опять – на новые вопросы в другом переулке прилежно, добросовестно отвечаешь:

– Сергей! Сергей! Сергей!

А иногда, для шутки, преобразишься в некоего романтического прохожего:

– Вольдемар! Адальберт! Альфред!

А потом опять:

– Сергей! Сергей! Сергей!

«За ворота башмачок, сняв с ноги, бросали».

Жуковским написано это в самом начале XIX столетия, но бывало это и в самом конце. Башмачок падал на снег – и девушка, выбежав из калитки, подпрыгивая на одной ноге, следила: куда указывает носок башмачка, откуда придет «суженый, ряженый».

У нас в доме, где много было «барышень» на выданье, также гадали в Васильев вечер.

Отец никогда не встречал Нового года: человек глубоко религиозный, он был чужд этого обычая, как были чужды его и калужские предки, прилежавшие по «старой вере»: старообрядцы признавали встречу Нового года, введенную Петром I, проявлением греха.

Но сыновьям и дочерям отец не препятствовал встречать Новый год – и в то время, как «вверху» старого нашего дома тихо мерцала лампада, новогодней ночью «внизу» – «у барышень» – кипело веселье.

Но в этом веселье не было ряженых или если они и бывали, то тайком