Смерть пахнет сандалом - Мо Янь

что откушенный кусок и мгновенно утаскивала его за собой вниз. Вкуса пирожка я и не успевала ощутить, а его и след уже простыл. Даже сомнение появилось, попал ли этот пирожок вообще ко мне в живот. Говорят, нищие обладают таким колдовством, что могут устроить взбучку подлому псу за стеной да управлять мыслями других людей. Вроде бы пирожок попал мне в рот и опустился в живот, а может быть на самом деле ко мне в живот он не попадал. Возможно, он оказался в животе Чжу Восьмого. Если пирожок и попал ко мне в живот, то почему внутри такая пустота, и есть хочется еще больше, чем до того, как я к этим пирожкам прикоснулась? Руки не повиновались мне, сами по себе схватили второй пирожок, который я в три приема слопала. Проглотив два пирожка, я, наконец, почувствовала, что в животе что-то обосновалось. Торопливо заглотнула я и третий пирожок, и в животе появилась некоторая тяжесть. Я понимала, что наелась, но руки сами уже добрались до последнего пирожка. В моих маленьких ручках он выглядел большим, как увесистая, отвратительная голова. При мысли о том, что три таких больших, увесистых, отвратительных пирожка уже упокоились у меня в животе, я звонко и позорно рыгнула. И хотя живот был полон, рот еще не насытился. Но как-никак, три больших пирожка уже оказались у меня в животе, потому ела я медленно, и все не сводила глаз с того, что передо мной. Я чувствовала на себе проницательный взгляд Чжу Восьмого, а у того за спиной сверкало еще несколько десятков глаз-звездочек. Все нищие смотрели на меня, и я понимала, что в их глазах я из небожительницы превратилась в обычную, жадную до еды бабу. Эх, все говорят, мол, человеческая жизнь – это вдох полной грудью, а не лучше ли сказать, что жизнь – это полный рот еды. Живот набил – лицо сохранил; живот пустой – ни стыда ни совести.

Обождав, пока я проглочу последний кусок пирожка, Чжу Восьмой хихикнул:

– Ну что, наелась?

Я смущенно кивнула.

– А раз наелась, послушай, что я тебе скажу, – тихо начал Чжу Восьмой, поигрывая ножичком и светлячками. У него глаза загорелись зеленым светом. – Для меня твой отец – герой. Ты, может, и не помнишь, маленькая тогда была, а мы с ним давно дружили. Он научил меня двадцати четырем ариям из «кошачьей оперы», а моих детей – всяким уличным представлениям, чтобы было чем зарабатывать нам себе на жизнь. Даже идею об этих процессиях четырнадцатого числа восьмого месяца мне подсунул твой отец. За одно то, что его душа полна маоцян, я хочу вызволить его из тюрьмы. У меня есть превосходный план: подкупить начальника тюрьмы уездной управы господина Су Ланьтуна, тюремщика-ублюдка со шрамом на глазу, чтобы он осуществил у себя в тюрьме одну подмену, как говорится, украл все балки и заменил на бревна. Я уже и человека, готового отдать свою жизнь, нашел – глянь, вот он. – И Чжу Восьмой указал на нищего, который крепко спал, уткнувшись в угол стены. – Он уже пожил достаточно и по обличью похож на твоего отца. Сам выразил желание умереть вместо него. После его смерти мы с его детьми установим ему памятник, будем каждый день жечь на его могиле благовония.

Я торопливо бросилась на колени, отвесила этому молодцу звучный поклон. Глаза были полны горячих слез. Я дрожащим голосом произнесла:

– Дядюшка, вы – бесстрашный и мужественный человек, жертвуете собой во имя высших идеалов, вы – глубоко нравственный человек, оставите потомкам после себя добрую славу. Вы – герой несгибаемого духа. Если взамен на вашу смерть, отец останется жив, то Мэйнян в душе будет сильно страдать. Если отец сможет выжить, то я непременно скажу ему, чтобы сочинил про вас маоцян, которая будет передаваться из уст в уста…

Мужчина открыл невидящие, как у пьяного кота, глаза, взглянул на меня, повернулся и опять звучно захрапел.

2

К вечеру я проснулась от кошмарного сна. Мне приснилась благовоспитанная черная свинья на помосте у Академии Всеобщей добродетели. За ней стоял мой названый отец Цянь Дин. Посреди помоста расселся рыжий зеленоглазый заморский дьявол с носом с горбинкой и порванным ухом. Это был не кто иной, как Клодт, – тот подлец, который убил мою мачеху, погубил ее детей, спалил дома моих односельчан. У него все руки были в крови моих земляков! Ненавистный враг, при встрече с которым глаза загораются гневом. Так и хочется броситься на него и загрызть до смерти, но я – маленькая беззащитная девочка, ни вершка железа в руках, броситься на него – значит потерять жизнь. Рядом с Клодтом сидел важный чиновник с красным шариком на шапке. У сановника было большое квадратное лицо и обвислые усики. Я сразу догадалась, что это знаменитый генерал-губернатор провинции Шаньдун Юань Шикай. Именно он погубил шестерку благородных мужей, именно он перебил всех ихэтуаней в Шаньдуне, именно он пригласил моего свекра, этого скота старого, на казнь моего отца. Поглаживая кончик бородки, Юань смешливо пропел:

– Сунь Мэйнян, красавица из красавиц, прекрасный цветок, с виду ты вроде бы неприметная, но на самом деле дух в тебе силен. Немудрено, что ты очаровала Цянь Дина, даже у меня при виде тебя в сердце все заныло и зачесалось.

Я втайне обрадовалась и собралась было на коленях просить за отца, но лицо его превосходительства Юаня вдруг переменилось, словно белый иней покрыл зимнюю тыкву. Он махнул рукой назад, и рядом с черной свиньей появились мой свекор с сандаловыми колышками, пропитанными кунжутным маслом, и Сяоцзя с большим молотом из жужуба, вымоченным в соевом масле. Два палача, один высокий, другой маленький, один толстый, другой тощий, инь и ян, безумный и тупой. Юань Шикай уставил взгляд на Цянь Дина и с издевкой спросил:

– Ну как дела, сановник Цянь?

Цянь Дин опустился на колени перед Юань Шикаем и Клодтом и с глубочайшим почтением проговорил:

– Чтобы завтрашняя казнь прошла без сучка и без задоринки, ваш покорный слуга специально велел Чжао Цзя с сыном поупражняться на свинье, жду указаний вашего превосходительства.

Его превосходительство Юань посмотрел на Клодта, тот кивнул. Юань Шикай кивнул тоже. Цянь Дин встал, мелкими шажками подбежал к черной свинье, схватил ее за уши и приказал свекру с Сяоцзя:

– Начинайте.

Свекор засунул в задний проход свинье колышек сандалового дерева, с которого еще капало кунжутное масло, и