Сатира и юмор: Стихи, рассказы, басни, фельетоны, эпиграммы болгарских писателей - Петко Славейков

— Нам лучше знать, что целесообразнее, — оборвал его товарищ Савва Наролкин. — И наконец, должен сказать, что есть и некоторые другие соображения, товарищи. Так что давайте больше не будем обсуждать этот вопрос.

Услышав о других соображениях, делегация сникла и не стала больше настаивать на своем. Товарищ Савва Наролкин и прежде не раз, притом весьма успешно, использовал этот трюк, который помогал ему избавляться от назойливых посетителей и просителей.

С тех пор вот уже три года эти созданные нами чистые синие озера, эти, так сказать, легкие земли, которых с новым искусственным морем стало уже не три, а четыре, недоступны молодежи и прочим жителям нашего города. Но зато в районе не зарегистрировано ни одного случая, чтобы кто-нибудь утонул, и никто не может обвинить товарища Савву Наролкина, что он не оберегает жизнь трудящихся.

Таким же безболезненным образом товарищ Савва Наролкин пресек и тлетворное влияние Запада, которое сумело просочиться даже в городок Н.

В одно прекрасное утро ему доложили, что накануне вечером в ресторане «Байкал» пара местных стиляг на глазах у всей честной публики танцевала, вихляясь в порнографическом западном танце.

— Гм! — произнес нахмурившись товарищ Савва Наролкин. — Должен тебе сказать, что это меня не удивляет. Я давно предвидел возможность подобного безобразия. У нас в каждом ресторане джазы да ансамбли гремят, а мы хотим спать спокойно. Вы задержали этих хулиганов, но скажу вам прямо, виноваты-то не они — мало ли кому чего в голову взбредет. Виноваты мы, те, кто должен следить за моральной чистотой нашего общества. Сколько у нас в городе ресторанов?

— Сколько… два, — смущенно ответил докладывавший. — С летним рестораном будет три.

— То-то и оно, что три. И в каждом джаз гремит во всю мочь, не так ли?

— Так точно.

— Вот что — постановление в данном случае принимать неудобно, могут неправильно понять, но завтра же обойдешь все рестораны и внушишь директорам, что дальнейшее использование джазов в их заведениях нежелательно. Ясно?

На следующий же день к товарищу Савве Наролкину явилась делегация представителей предприятий общественного питания и городской торговли. Она выразила протест против его распоряжения, ссылаясь на то, что эстрадные оркестры помогают ресторанам перевыполнять план и приносить государству больше дохода. Пусть товарищ Савва Наролкин, вместо того чтобы давать такие непродуманные распоряжения, попробует поработать на их месте и лично убедится, можно ли выполнить план без эстрадного оркестра.

— Я попросил бы товарищей выбирать слова, — язвительно прервал их товарищ Савва Наролкин. — Заботу об идеологическом воспитании и перевоспитании молодежи вряд ли можно назвать непродуманным распоряжением. А если завтра в городе усилятся разные враждебные настроения, всякие там танцы и прочие безобразия, вы будете отвечать или мы? Расстаньтесь с оркестрами, и все тут. Таково указание. Или вам пьяниц мало, чтобы выполнять план?

— Но ведь мы же должны бороться против алкоголизма, — заметил один из членов делегации.

— Насчет алкоголизма у нас пока указаний нет, — сказал товарищ Савва Наролкин. — Сейчас у нас есть указание насчет буржуазного влияния, и мы будем его проводить в жизнь, даже если оно и не по душе кое-кому из наших хозяйственников.

Делегаты начали виновато оправдываться, повторяя, что им никогда и в голову не приходило способствовать распространению буржуазного влияния. Они, мол, только хотят, чтобы в их ресторанах была более приятная обстановка и чтобы молодежь могла потанцевать, разумеется в рамках дозволенного. Но тон у них уже был не такой наступательный, как вначале. А когда товарищ Савва Наролкин сказал, что есть и другие соображения, в силу которых следует запретить джаз, делегаты окончательно перепугались и поспешно удалились.

И теперь, чтобы потанцевать, вихляясь или даже не вихляясь в рамках дозволенного, молодежь города Н. собирается на квартирах, когда родители уходят в гости, уезжают на дачу или на курорт. Но зато в городе не отмечено ни одного случая проявления буржуазного влияния, и никто не может обвинить товарища Савву Наролкина в том, что он пустил на самотек умы и души нашей завтрашней бодрой смены.

А если кто-то обвинит его в этом, то явно — не с наших позиций.

Перевод М. Тарасовой.

ПАРАЛЛЕЛИ

Вот уже двадцать дней огромная разношерстная армия Александра Македонского, отправившаяся покорять сказочную страну Инд, брела по бескрайним пескам Бактрийской пустыни. Козьи мехи, наполненные водой в Персеполе и Сузе, были осушены до последней капли еще до наступления полнолуния, и теперь страшная, мучительная жажда терзала македонские фаланги и тысячи вавилонских, сирийских и персидских наемников. Вечером двадцатого дня войско остановилось среди желтого песчаного моря. И впервые над обычно шумным разноязыким и пестрым лагерем легла мертвая тишина, нарушаемая только хриплыми стенаниями умирающих.

Шатер Александра был раскинут в восточной части лагеря на вершине высокого песчаного холма. Вокруг шатра, как всегда, расположились под открытым небом старые ветераны — македонцы, которые сопровождали своего вождя во всех походах и были верны ему до гроба. Они не спали и, несмотря на усталость и жажду, крепко сжимали в руках копья и мечи.

Александр тоже не спал. Он сидел перед шатром на покрытом тигровой шкурой ложе, смотрел на большие южные звезды и пытался угадать по ним, что принесет ему завтрашний день — не изменит ли ему на этот раз богиня славы, которая до этой ночи была ему послушней вавилонской наложницы.

Ступая на цыпочках, чтобы не нарушить ход его высочайших размышлений, к шатру приблизились трое друзей и верных помощников полководца: Гефестион, Селевк и Птоломей. Старший из них, Гефестион, осторожно нес что-то, покрытое златотканой плащаницей. Все трое остановились за спиной повелителя, смиренно ожидая, когда он обратит на них внимание. Наконец Александр их заметил.

— Что привело вас ко мне, друзья? — повернул он к ним свою красивую голову.

— Вода, ваше величество.

— Какая вода? — спросил Александр.

— Для вас, ваше величество.

Гефестион откинул златотканую плащаницу. Под ней оказалась маленькая оловянная чаша, полная драгоценной влаги.

Александр жадно протянул