Сатира и юмор: Стихи, рассказы, басни, фельетоны, эпиграммы болгарских писателей - Петко Славейков

Первым взял слово Бен Джонсон, известный мастер комедии, изрядно поднаторевший в этом жанре.

— Ты, брат, написал чудесную комедию! — сказал он. — Только ее не пропустят.

— Как это не пропустят! — вскочил Шекспир. — Что значит не пропустят?

— Очень просто, не пропустят, и все. Примут охотно, может, даже репетировать начнут, но в конце концов комедию твою не поставят.

— Почему, черт возьми?

— Потому что она смешная, — невозмутимо сказал Бен Джонсон.

— Но ведь комедия для того и комедия, чтобы быть смешной!

— Теоретически — да, а практически — нет.

— Ты что, хочешь сказать, что смех вреден? — вспылил Шекспир. — Неужели есть народ, который боится, не любит смеха? Только неврастеники, люди, потерявшие всякую веру в жизнь, могут так относиться к комедии.

— Вильям первый раз пишет комедию, и потому он такой наивный, — невозмутимо сказал Бен Джонсон.

— Я вам докажу, что я совсем не такой уж наивный! — снова вскочил Шекспир. — Я буду бороться за свою комедию до конца.

— Плиз, сэр! — сказал Бен Джонсон и с типично английским хладнокровием допил виски.

И Шекспир принялся доказывать, что он не так уж наивен. Сначала все шло отлично: комедию с восторгом приняли в театре, артисты и технический персонал репетировали с большим воодушевлением, были даже напечатаны афиши, возвещавшие о скорой премьере. Дворцовая газета поместила портрет молодого комедиографа, а две других газеты взяли у него интервью, в котором попросили рассказать о своем отношении к современной молодежи. Но потом Шекспир вдруг почувствовал, что вокруг него образовалась какая-то странная пустота, что режиссер отводит глаза, что артисты при встречах в фойе или коридорах все куда-то спешат — то покурить, то выпить кофе. Наконец его вызвали к директору театра:

— Садитесь, молодой человек! — сказал директор, разглядывая свои ногти. — Курите? Нет? Ну что ж, тогда возьмем прямо быка за рога! Речь, видите ли, идет о вашей пьесе. Это, насколько мне известно, первое ваше произведение в комедийном жанре, не так ли? И это, конечно, сказалось, вы явно не вполне овладели этим искусством. Дело в том, видите ли, что в вашей, с позволения сказать, комедии вы допустили немало ошибок с точки зрения идейной и художественной. Во-первых, сюжет у вас легковесный, если не сказать пошлый, и не соответствует, так сказать, тем торжественным героическим дням, которые мы все сейчас переживаем. Кому сегодня нужны приключения этих ваших близнецов, чему они могут научить нашу молодежь? Пустому времяпрепровождению, а этого я не допущу. И мало вам показалось двух близнецов, так вы решили вывести четырех — слуги у героев тоже близнецы. А это уж совсем неправдоподобно, тут уж вы, голубчик, такого насочиняли, что это просто черт знает что. Как вы этого сами не понимаете? Кроме того, там говорится — я читал список действующих лиц — о какой-то куртизанке. На что это похоже? Что у нас, порядочных женщин не осталось, что вы выводите на сцене аморальных особ? Одним словом, голубчик, комедия твоя в этом виде не пойдет. Шекспир смотрел на него, словно окаменев. Наконец опомнился, схватил папку, в которой была аккуратно подшита комедия, и выбежал из кабинета, не произнеся ни слова. Он пришел домой и бросил папку в ящик, где хранил рукописи своих ранних вещей. А потом почти целый год не писал ни строчки — так он был потрясен случившимся…

При его жизни комедия так и не увидела света. Ее нашли после его смерти, и с тех пор вот уже триста пятьдесят лет она не сходит со сцены.

Играют ее под названием «Комедия ошибок».

Перевод М. Тарасовой.

КАК МЫ ОБМЕНИВАЛИСЬ ОПЫТОМ СО СТРАНОЙ ЛУАНДА-ГУРУНДИ

(Из посмертных записок одного самоеда)

По национальности я — самоед. Мой отец и мать, вечная им память, тоже самоеды. Самоедом был и мой дед, не говоря уж о бабке Хулугумбе Хахадамире, которая была, если можно так выразиться, коренной самоедкой. Вообще весь наш род, насколько мы себя помним, — самоедский, с крайне незначительными примесями эскимосских и лапландских кровей. Без сомнения, и я бы мог достойно продолжать свой род, обзавестись многочисленным потомством (мы, самоеды, — плодовитое племя), радоваться, на него глядя, как и каждый глава семейства на всем белом свете, если бы мы, самоеды, не поддались идиотской затее — обменяться опытом со страной Луанда-Гурунди, находящейся неведомо где, у самого пупа земли.

Как родилась эта идея, кому первому пришла в голову?

В нашем министерстве охоты и оленеводства служит самоед по имени Сингвахумпак Дилиламбатори Хук. Так вот этому-то Хуку, человеку образованному (полная четырехлетняя школа за плечами) и с хорошими, надежными связями (как с министрами, так и выше), вдруг приспичило поскитаться по божьему свету, познакомиться с чужими нравами и обычаями, а главное — приобрести своей жене Салигутумбе такие же пестрые занзибарские туфельки, какие она увидела на одном из приемов у жены гренландского посланника. Такую обувь, как выяснилось, изготовляли лишь в загадочной стране Луанда-Гурунди, и жена Хука буквально отравила своему мужу жизнь, даже не пускала его к себе в постель, пока он не пообещал ей, что любой ценой добудет ей желанную заграничную модель.

Хук оказался в чрезвычайно затруднительном положении: обратиться непосредственно к министру с просьбой командировать его черт-те куда из-за каких-то ничтожных, пускай даже и пестрых, туфелек было бы нетактично, не в традициях простых, патриархальных самоедских нравов; а с другой стороны, при нехватке женщин в Самоедии ему, мужчине в соку, было бы вовсе ни к чему серьезно ссориться со своей капризной красоткой. Он хотел жить нормальной жизнью полноценного мужчины.

Про нас, самоедов, нельзя сказать, что мы отличаемся склонностью к мышлению. А тут нашему Хуку пришлось усиленно думать, причем не день и не два. Но в конце концов надумал-таки, собачий сын! Решил просить у начальства командировку для обмена опытом. Надо, мол, посмотреть, как живут далекие луандагурундийцы, чего они достигли в области быта, науки, культуры и экономики, и все, что у них есть полезного и рентабельного, перенять