Степень вины - Ричард Паттерсон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мария опустила голову. Ее тело теперь сотрясали спазмы, но она по-прежнему не издала ни звука.
— Смотри на меня, — потребовал Пэйджит. — Ты можешь использовать людей в своих целях, убивать их или просто ломать им жизнь. Люди для тебя не существуют — я не существую для тебя. Ты никого не замечаешь, когда идешь к своей цели. Единственное, что может оправдать мое существование, существование кого бы то ни было, — быть пешками в твоей игре. Так, по крайней мере, смотри мне в глаза!
Мария выпрямилась, медленно повернулась к нему. По ее лицу текли слезы.
Пэйджит старался сохранить самообладание. Это удавалось крайним напряжением сил, сострадания он не испытывал, но голос его был по-прежнему мягок:
— Извини меня за резкость. Просто я узнал, что ты подстроила, чтобы я воспитывал сына Джека Вудса как своего. А ты знаешь, как я ненавижу сюрпризы.
Мария попыталась что-то сказать, но не смогла. Только прижимала ладони к своей груди жестом убитого горем человека.
— Ты поразительная женщина, — почти ласково произнес Пэйджит. — Ради спасения своей карьеры ты помогла мне отправить отца Карло в тюрьму, а его сына использовала для того, чтобы заставить меня помочь тебе. Трудно даже подыскать для этого название.
— А ты знаешь, — взорвалась Мария, — почему я пошла в номер Ренсома?
— Конечно. Чтобы убить его.
— Нет. — Голос Марии был полон боли и гнева. — Чтобы делать все, что он захочет. Чтобы ты и Карло никогда не услышали эту запись.
— Очень трогательно слышать, — отозвался он, — на какие жертвы ты пошла ради меня. С такой виной жить нельзя.
Мария еще больше побледнела. Она стояла в пол-оборота к нему, с лицом, мокрым от слез, со скрещенными руками, как будто обнимая себя. Плечи дрожали, она выглядела несчастной и одинокой.
Пэйджит молчал и просто смотрел на нее. Его лицо выражало крайнее презрение.
Неожиданно Мария села на ковер. Спрятав лицо в ладонях, она судорожно рыдала, потом рыдания перешли в звук, похожий на визг. Все, что случилось с Ренсомом, ложь и мучения, последовавшие за этим, были страшным напряжением для ее нервов. И теперь эта вторая кассета сокрушила ее: Пэйджит не мог даже представить себе Марию Карелли такой, какой она была теперь перед ним.
Он ждал, пока взвизгивания не оборвались. Пересек комнату, встал над ней, держа кассету в руке.
— Тогда расскажи мне. — Спокойствие в его голосе было гневным, едва сохраняемым. — Все. Но только глядя мне в глаза.
Еще один долгий момент Мария прятала лицо в ладонях. Потом подняла его, чтобы встретить взгляд Криса.
— Я пошла к нему не по своей инициативе.
— Не по своей инициативе? Так, может быть, ты его и не убивала?
Мария хотела что-то сказать, но промолчала.
— Убила его я, — наконец произнесла она после паузы.
— Тогда рассказывай, — повторил Пэйджит.
— Хорошо, — неожиданно спокойно ответила она. — Но я не могу говорить об этом, когда ты стоишь надо мной.
Пэйджит удержался от грубого ответа, хотел осадить ее, потом решил, что не стоит.
В следующий момент он уже сидел на полу, поджав ноги по-турецки, в нескольких футах от нее.
— Можешь начать с первого звонка Ренсома.
Мария разглядывала свои руки.
— Это было просто. Ренсом рассказал о кассете и заявил, что может отдать ее мне. — Ее голос стал глухим. — За одно свидание.
— Сказал что-нибудь конкретное?
— Сказал, что я могу выбирать. Либо он раздевает меня публично, либо наедине. — В голосе зазвучала горечь. — Сказал, что хочет быть честным со мной. Я должна понимать, что наедине мне придется делать то, что он потребует. Но я должна понимать и то, что «конфиденциальное раздевание» будет не таким позорным, как публичное.
— И ты согласилась?
— Нет. Записала номер его телефона и пообещала перезвонить. Когда положила трубку, у меня руки тряслись. — Мария задумалась. — Потом пошла в ванную, и меня вырвало. Как я и сказала в суде. — Она вздохнула. Заговорила снова ослабевшим голосом: — У меня в голове не укладывалось: как у этого человека могли оказаться такие кассеты, почему у него возникла потребность проделывать это со мной. В ту ночь я не спала. Передумала обо всем — о деле Ласко, о Стайнгардте, о моей карьере, о Карло. Даже о тебе. Потом, в самом конце, поняла, что нужно Ренсому. — Она закрыла глаза. — Утром позвонила ему.
— И что сказала?
— Что встречусь с ним. Если он даст мне одну из кассет.
Пэйджит впервые помедлил в нерешительности:
— Ты просила вторую кассету?
— Да.
— Зачем ты купила пистолет?
— Потому что боялась, — просто ответила Мария. — Я не знала, что он будет делать, когда мы останемся одни.
Пэйджит внимательно разглядывал ее лицо.
— Накануне вечером ты пришла повидаться с нами. Впервые за восемь лет.
— Я хотела видеть Карло. — Теперь ее взгляд был более спокойным. — Это я предложила встретиться в Сан-Франциско. Была в замешательстве, не знала, что делать. Мне казалось, как ни странно, что встреча с Карло поможет мне.
— Каким образом?
— Поможет мне пройти все это. — Она опустила взгляд. — Если бы тебе и Карло суждено было узнать правду, какой смысл был держать тебя в неведении? Я хотела убедиться: есть ли вообще в этом какой-либо смысл.
— И убедилась?
— Увидев Карло, поняла, что он счастлив. И смогла принять решение. Потому что знала: смысл в этом есть. — Она закончила упавшим голосом: — Был, до сегодняшнего дня.
Пэйджит смотрел мимо нее, стараясь сохранять спокойствие, чувствуя, что все сильнее и сильнее сжимает в руке кассету. Отбрось эмоции, говорил он себе, хотя бы на время. Прежде всего ты должен знать правду.
— Что произошло, когда ты пришла к нему?
Мария продолжала смотреть в пол.
— Ренсом открыл дверь. Не сказал ни слова. Просто посмотрел на меня со странной улыбкой. На его лице было написано злорадство, но в нем чувствовалось и напряжение. Было ощущение, что я в каком-то ночном кошмаре. Он по-прежнему не говорил ни слова. Я положила сумочку — там был пистолет — на кофейный столик. Потом попросила включить запись. Ту, что на моей кассете.
— И он это сделал?
Она медленно кивнула:
— Когда я слушала это — свой голос, вопросы Стайнгардта, — нахлынули воспоминания о том, что я когда-то пережила. На него я смотреть не могла, а он положил руку мне на грудь, как когда-то Марси Линтон. — Она отвела взгляд. — И когда я не отбросила его руку, он понял, что мы договорились. Что уговаривать меня ему не придется.
Пэйджит ощутил пустоту в животе, он давно не ел. Чувствовал, что не в состоянии задавать вопросы.
— Заговорил он только тогда, — тихо продолжала Мария, — когда предлагал выпить шампанского. Потому что Лаура Чейз пила шампанское с любовниками. Перед тем как начать раздеваться. — Мария провела по векам кончиками пальцев. — Когда официант уходил из номера, я уже знала, что мне придется раздеваться перед ним. Поэтому попросила повесить табличку с просьбой не беспокоить.
Пэйджит молчал. Мария перестала плакать, казалось, ей не хватило слез на весь ее позор.
— Ренсом положил кассету между нами, — пробормотала она. — И смотрел, как я раздеваюсь. Когда я полностью обнажилась, он жестом приказал мне сесть на диван, лицом к нему. Потом заставил меня принять определенное положение. — Неожиданная вспышка гнева в ее голосе прозвучала отголоском ненависти. — Сказал, что хочет видеть все части моего тела, не называя то, что надо ему показывать. Потому что я должна слушать кассету, не отвлекаясь.
— Кассету Лауры Чейз, — тихо произнес Пэйджит.
Мария кивнула, глядя по-прежнему в сторону.
— Я должна внимательно слушать, а он будет рассматривать меня. И тогда я смогу проделать для него то, что Лаура Чейз делала для Джеймса Кольта. — Мария помолчала. — Потом он заставил меня выпить за Лауру Чейз.
Марию, кажется, снова трясло. Не принуждаемая задором или расчетом казаться лучше, чем она есть, Мария выглядела усталой и жалкой, как женщина, изнуренная лихорадкой. Повествование ее дошло до самых безжалостных подробностей, Пэйджит хотел правды, и она не собиралась ничего утаивать.
— Я сидела, слушая кассету: потерянным голосом Лаура Чейз рассказывала, что она делала для тех мужчин, что они проделывали с ней. С каждым новым описанным актом Ренсом улыбался мне и неторопливо ощупывал глазами мое тело. — Мария снова помолчала, ее голос уже охрип. — К тому моменту, когда запись закончилась, шампанское было уже выпито. Он по-прежнему почти ничего не говорил. Я сидела, видя, что он рассматривает каждую часть моего тела, рассматривает не торопясь. В этом была почти непреднамеренная жестокость, как будто он хотел убедиться, что интерес к моему унижению не ослабевает в нем. — Мария подняла голову. — Потом он улыбнулся, — тихо закончила она, — и стал перематывать пленку.