Степень вины - Ричард Паттерсон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— О вашем участии в попытках помешать расследованию дела Ласко.
— Да. — Голос Марии зазвучал монотонно. — Он знал об этом.
Надолго воцарилось молчание.
— Но, насколько я помню его показания сенату, — медленно произнес Стайнгардт, — он подтвердил вашу непричастность.
— Да, — ответила Мария. — Крис лгал ради меня.
Пэйджит почувствовал, что Терри, взглянув на него, отвела взгляд. Слушать слова Марии, которые она не предназначала для его ушей, было непорядочно. Но, в конце концов, Мария уже рассказывала о кассете, самое худшее из нее ему уже известно.
— Вы знаете, почему Крис лгал? — спросил Стайнгардт.
Снова молчание.
— Одну причину я знаю. В ночь накануне наших показаний я сказала ему, что беременна.
— Карло, его сыном?
Молчание было более долгим.
— Карло. Да.
— Когда вы сказали ему об этом, как он реагировал?
— Мы встретились у мемориала Джефферсона ночью, я не могла разглядеть его лица. Но выразился он достаточно ясно. — В голосе зазвучала горечь. — Он думал, что Карло не его сын. Сказал, что мне нужно сделать аборт.
— А что вы сказали?
— Что он не очень хорошо обо мне думает. И что ребенка я сохраню.
Пэйджит закрыл глаза. Почувствовал прикосновение Терри к своей руке.
— Все хорошо. — Она пыталась успокоить его. — Все это давно позади. Не могли же вы знать, кем для вас станет Карло.
— Значит, аборта вы не хотели? — спросил Стайнгардт Марию.
— Да, так я и сказала Крису. — После паузы она проговорила глухо: — Но если бы он выдал меня, чем бы все это кончилось? Отца бы у Карло не было, а мать была бы в тюрьме.
— Вы говорили это Крису?
— Нет. — Новая пауза. — Это и не нужно было.
— Почему?
— Потому что он начинал верить в это — в то, что я беременна его ребенком. Он иначе стал смотреть на меня, спрашивал, как я себя чувствую. — Пэйджит уловил в ее тоне насмешку. — Он даже предложил мне сесть. Как молодой, неопытный папаша, не знающий, что делать, совершенно растерявшийся.
Слушая, Пэйджит снова переживал те минуты: темнота, подступившая со всех сторон к мемориалу, женщина, которой он не доверял, но которая несла в себе жизнь, ощущение того, что его собственная жизнь теперь должна измениться. И он испытал прежнее волнение.
— Вы любили его? — Снова голос Стайнгардта.
Пэйджит почувствовал взгляд Терри.
— Да, — холодно ответила Мария. — Насколько я в состоянии любить кого-то.
— Вы считаете, что не способны на это?
— Не до такой степени, чтобы потерять над собой контроль или упустить из виду то, чего добиваюсь. Забыться я не имела права. — Снова пауза. — Ошибок я никогда не делала, понятие добродетели для меня не существовало. Да, именно так.
— А как вам казалось, Крис любил вас?
— Не знаю. Крис многим напоминает меня — он очень хладнокровный, всегда сохраняет самообладание. — Мария заговорила совсем тихо: — Меня очень удивило, что он захотел воспитывать Карло.
Терри медленно покачала головой.
— Мария вас никогда не знала, — пробормотала она. — До сих пор не знает.
— Но, может быть, он любил вас, — говорил Стайнгардт. — Может быть, он поэтому помог вам.
— О, это было частично из-за того чувства, которое он ко мне испытывал, из-за ребенка, которого я носила в себе. — Голос ее снова изменился. — А частично из-за того, что я помогла ему отправить Джека Вудса в тюрьму.
— Вы предлагали ему это?
— Нет, не предлагала. Он сам знал, что, если скроет мои прегрешения, я помогу ему посадить Джека. — Снова пауза. — И я знала, как ему этого хочется. Потому что понимала, как он ненавидит Вудса.
Пэйджит обернулся к Терри.
— Она поняла меня, — тихо произнес он. — Гораздо лучше, чем вам представляется.
— Но вы давали показания раньше Криса, — заметил Стайнгардт. — Вы не знали, что скажет он.
— Так было даже лучше. — Тон Марии стал холодным. — Наблюдая за моими показаниями, Крис видел, что я сделала с Джеком. И знал, что, если он выдаст меня, я буду вынуждена защищать себя, вместо того чтобы повторить эти показания в суде.
Она снова смолкла.
— Все, что требовалось от Криса, — солгать обо мне, и тем самым он спасал беременную женщину и уничтожал Джека Вудса. До сих пор не знаю, чего ему больше хотелось.
Пэйджит оцепенел. Все, окружающее его, — просторный офис, панорама залива — казалось, исчезло. Ему представлялась Мария в описанной Терри стерильной комнате, поверяющая их секреты магнитофону.
— Она сказала мне правду, — произнес он, глядя на Терри. — Для нее эта кассета не опасна. Но меня она может уничтожить.
— А Карло? — возразила Терри. — Представьте себе, что он слушает это.
— Джек Вудс, — спрашивал Стайнгардт Марию. — Что стало с ним?
— Все то, что могло произойти и со мной. — Голос сделался жестоким: — Предстал перед судом, признал себя виновным. Три года заключения — самое малое, что за это могли дать. Его карьера была закончена. Юристом он работать уже не мог.
— У него отобрали лицензию?
— Да. — Мария помолчала. — Гораздо хуже то, что он лишился самоуважения. Когда Джек вышел из заключения, он был уже никто.
— Вы когда-нибудь встречались с ним снова?
— Конечно, нет. — Казалось, ее позабавило это предположение. — Кроме того, у меня была своя цель. В тот день, когда Крис Пэйджит и я уничтожили его, началась моя карьера в журналистике.
— Из-за этого вы испытываете чувство вины?
— Не из-за этого. Джек шантажировал меня, поскольку я кое-что знала, заставил помогать ему, пока я окончательно не увязла в этом. Я ничем не обязана ему. — Подумав, Мария добавила более мягко: — Нет, доктор, я здесь по другой причине. Ее мы даже и не касались.
Что-то в ее голосе заставило Пэйджита сжаться.
— Это связано с Карло? — спросил Стайнгардт.
— Отчасти. — Она говорила как-то нерешительно. — Но и с Крисом. И со мной.
— Ваш сон, — вспомнил Стайнгардт. — Вы в церкви в Париже, просите прощения за свои грехи. Грех — это то, что вы отдали Карло Крису?
Молчание было долгим.
— Да, — тихо ответила Мария.
— Крис — хороший отец?
— Думаю, хороший. — Казалось, в горле у Марии пересохло. — Я старалась не напоминать им о себе. А до этого несколько лет пыталась держать его подальше от Карло.
— Тогда я не понимаю. Вы полагаете, что Крис хорошо относится к Карло. А во сне просите прощения до того, как отдали Карло Крису. До, не после.
И опять молчание.
— Вы умный человек, доктор. Но я не все вам сказала. Об этом я не говорила никому.
— И что же это?
Пэйджиту показалось, что Мария молчит, потому что делает глубокий вдох. Потом, очень спокойно, она сказала:
— Карло не сын Криса.
От следующего мгновения у него остались неясные воспоминания: бледное ошеломленное лицо Терри, то, что его самого как будто накренило вперед. Лишь сухой голос Стайнгардта спрашивал, будто ничего не произошло:
— Кто же его отец?
Снова молчание, словно Мария не могла заставить себя ответить. Сквозь шок Пэйджит почувствовал у себя на плече ладонь Терри.
— Джек Вудс, — ответила Мария дрожащим голосом. — Враг Криса. Человек, которого мы отправили в тюрьму.
— О, Крис! — В голосе Терри было страдание.
Подняв взгляд, Пэйджит увидел слезы в ее глазах.
Это ничего, хотел он сказать. Но понял, что не в состоянии произнести эти слова. И никакие слова.
— Почему вы не сказали Крису?
Голос, доносившийся с магнитофонной ленты, был слабым и несчастным.
— Вначале я хотела, чтобы он защитил меня. Поэтому я решила: пусть думает, что ребенок его, и спасет меня.
— А позже, когда отдавали Карло?
— Крис прилетел в Париж очень озабоченный. Он видел, каким стал Карло, живя у моих родителей. Я старалась не придавать этому значения, говорила себе, что это у него мимолетное настроение, что Крис никогда не сделает этого. Мы сидели в кафе возле Сен-Жермен-де-Пре, собора из моего сна, и он просил меня отдать ему Карло. А когда я отказалась, стал шантажировать меня. Требуя сына, который не был его ребенком.
Пэйджит закрыл лицо ладонями. В какой-то глубинной, иррациональной части сознания рождалось желание повернуть время вспять и вырвать кассету из памяти. Но, когда Терри потянулась к кассете, он схватил ее руку.
— Слишком поздно, — мягко проговорил он. — Прошло пятнадцать лет. Слишком поздно.
Слезы текли по ее лицу.
— Это я сделала, — бормотала она. — Это я сделала.
Он покачал головой:
— Нет, я. Когда вы были моложе, чем Карло сейчас.
Он увидел, что Терри хотела что-то сказать, но промолчала, а катушки крутились неумолимо — тишина, потрескивание, потом снова тишина.
— Вы собирались рассказать ему об этом? — спросил наконец Стайнгардт. — В Париже?