Петр Чайковский: Дневники. Николай Кашкин: Воспоминания о П.И. Чайковском - Петр Ильич Чайковский

концерта в качестве слушателей присутствовали, кажется, только Н. А. Губерт и я. Н. Г. Рубинштейн, превосходно читавший à livre ouvert [с листа], стал играть концерт и начал повсюду находить недостатки именно с точки зрения фортепианной техники; он даже играл с какой-то умышленною неловкостью, находя все написанным неудобно, слишком трудно, и в заключение объявил концерт неисполнимым в этом виде, требуя капитальной переделки. Н. А. Губерт не высказывался вполне определенно, как будто соглашался с Рубинштейном, и Петр Ильич воспылал на обоих ярым гневом. Он так уважал Н. Г. Рубинштейна как пианиста и музыканта вообще, что, конечно, согласился бы на всякие перемены, быть может, даже не к выгоде сочинения, если бы замечания были сделаны более мягким тоном; но слишком резкий приговор просто раздражил его, и он решил печатать концерт, не меняя ни одной ноты, только первоначальное посвящение было зачеркнуто и заменено посвящением Гансу фон Бюлову, с которым Петр Ильич познакомился годом раньше в Москве. Ганс фон Бюлов пришел от концерта в полный восторг, как я видел из письма его Чайковскому, которое было мне показано, и, отправляясь в большое концертное путешествие по Америке, Бюлов включил в свою программу посвященное ему сочинение; таким образом, b-moll’ный концерт Чайковского был исполнен в первый раз в Бостоне, в Америке. Бюлов прислал Чайковскому телеграмму с известием о блестящем успехе его произведения. Такое известие было, конечно, приятно композитору, но у него как раз, тогда случилось мало денег, и он не без некоторого сокрушения истратился на ответ по телеграфу, стоивший довольно дорого. В Москве концерт в первый раз играл С. И. Танеев с большим успехом, а потом его выучил Н. Г. Рубинштейн, и так играл, как едва ли придется услышать от какого-нибудь другого пианиста.

Особенный успех он имел с ним в 1878 году в Париже, на русских концертах всемирной выставки, бывшей там. Н. Г. Рубинштейн потом рассказывал, что концерт Чайковского доставил ему тогда немало колебаний и сомнений, виною которых были русские, находившиеся тогда в Париже. Когда концерт был поставлен в программу, то русские друзья стали отговаривать Рубинштейна играть его, ставя на вид, что перед парижскою публикой нельзя выступить с сочинением сомнительного достоинства и неизвестного композитора, что лучше заменить его одним из концертов А. Рубинштейна, также русского композитора. Эти приставания были так настоятельны, что действительно возбудили сомнения у Н. Г. Рубинштейна, но, как он говорил, его спасло свойственное ему упрямство; раз поставив концерт в программу, он не хотел отступать, хотя, по его словам, никогда в жизни не выходил с таким страхом на эстраду, как в этот раз перед многотысячной толпой, наполнявшей зал Трокадеро. После первой части концерта в зале сделалось что-то невообразимое; сам исполнитель не сразу понял, что это было выражение восторга слушателей, тогда как он почти перестал рассчитывать на успех. Однако в данном случае парижская публика оказалась более чуткой, нежели отечественные ценители. В Петербурге концерт в первый раз исполнял товарищ Петра Ильича по ученью в петербургской консерватории Г. Г. Кросс, очень хороший пианист, умерший лет двенадцать тому назад. Не знаю, какой он имел успех, но у меня осталась слегка в памяти пренебрежительная рецензия о композиции; в статье говорилось, что в ней всего более выдаются вальсы: первым вальсом названа большая интродукция концерта, другим – вальс в средней части, и, кажется, еще был найден вальс. В России еще долгое время к Чайковскому относились подобным образом и только иногда снисходительно признавали в нем некоторый талант.

VI

П. И. Чайковский работал постоянно и неустанно; изо дня в день известные определенные часы неуклонно посвящались композиторскому труду. Несмотря на всю его любовь к порядку в распределении занятий, условия городской жизни, товарищеские отношения и знакомства все-таки иногда, хотя и в редких случаях, нарушали ту педантическую правильность в работе, к которой он постоянно стремился; всего же более тяготили его, конечно, консерваторские классы, которым Петр Ильич должен был отдавать лучшие часы дня.

В занятиях, каких бы то ни было, он не знал лености, его добросовестность и строгое отношение к себе исключали в нем всякую возможность того вида нравственной распущенности, которая называется ленью; поэтому и в занятиях с учащимися он такой распущенности в себе не дозволял, но тем не менее самые занятия были ему антипатичны и главным образом вследствие того, что он в них не видел особенной пользы, так как огромное большинство его учениц и учеников с большим трудом осваивались с одной лишь внешней, формальной стороной предмета, не проникая в самую его сущность. Если изредка встречались ученики с хорошими способностями и желанием ознакомиться основательно с техникой композиции, то с такими влюбленный в свое дело музыкант готов был заниматься с величайшим усердием; подобные случаи встречались, однако, очень редко, обязанность же быть простым учителем музыкальной грамоты не представляла для него ничего привлекательного. Талантливых учеников он всеми средствами старался поощрить к усердной, настойчивой работе; но это удавалось редко, потому; что и такие большей частью имели в виду главным образом узкие, практические цели даванья фортепианных уроков, наиболее честолюбивые мечтали o виртуозной карьере, перспектива же композиторской деятельности никого почти не прельщала, потому что ее выгоды были слишком отдаленны и гадательны. В талантливых учениках Петр Ильич приписывал такие стремления низменности натуры, происходящей от недостатка развития и воспитания, и чувствовал к подобным ученикам род озлобления, смешанного с жалостливым презрением.

На учениц он в отношении композиции никогда не возлагал надежд, зато очень ценил в них добросовестность и внимание, которыми они далеко превосходили учеников, особенно в низших классах. В консерватории, где учащиеся обоего пола занимаются по одной и той же программе, обнаружился между прочим довольно любопытный факт, наглядно свидетельствующий о разности мужских и женских способностей. В двух низших классах: элементарной теории и первого курса гармонии, в которых нужны главным образом внимательность и аккуратность в выполнении классных задач, ученицы всегда в общей массе стояли выше учеников, но со второго курса гармонии, где учащиеся должны уже проявлять в работе известную самостоятельность, роли тотчас же менялись – и ученики оказывались гораздо сильнее своих товарок; этот педагогический опыт, неизменно повторявшийся каждый год, окончательно укрепил молодого профессора в его предположении относительно женских способностей.

Как бы то ни было, но учительская деятельность становилась для Петра Ильича все тяжеле и тяжеле; он мечтал, как о недостижимом благе, о возможности поселиться где-нибудь в деревенском уединении и там отдаться вполне композиторскому труду, к которому его