Петр Чайковский: Дневники. Николай Кашкин: Воспоминания о П.И. Чайковском - Петр Ильич Чайковский

VII

Внезапный отъезд Петра Ильича из Москвы, а потом и за границу произвел некоторое впечатление, и об этом событии рассуждали вкривь и вкось. Большинство даже консерваторского персонала, за исключением, разумеется, ближайшего к Чайковскому кружка, относилось как-то очень легко к происшедшей перемене в его жизни, видели в этом какой-то забавный анекдот. Те, кого я называю ближайшими друзьями Петра Ильича, очень мало знали сущность дела, и то по рассказам различных лиц, но так легко, как остальные, к этому делу не относились. Н. Г. Рубинштейн в самом начале как-то сказал мне, что на возвращение в консерваторию Петра Ильича он почти не надеется; того же мнения был и Н. А. Губерт, и в наших глазах разве только необходимость зарабатывать средства к жизни могла вернуть друга нашего в нашу среду. Мои опасения были едва ли не самые худшие; я успел уже оценить нежную впечатлительность души Петра Ильича, его строгость к себе, и я никому не осмеливался даже сказать, чего я боюсь, а боялся я самоубийства. Впоследствии оказалось, что мысль о самоубийстве явилась у Петра Ильича еще в Москве; ему казалось, что смерть остается ему единственным выходом, но в то же время мысли о родных, о том, как бы их поразило его открытое самоубийство, заставляло его искать смерти как будто случайной. Позднее он рассказывал мне, что во время холодных сентябрьских ночей, когда начались уже заморозки, он, пользуясь темнотой, заходил у Каменного моста одетый в реку почти до пояса и оставался в воде, пока у него хватало твердости выносить ломоту от холода воды; но, вероятно, крайне возбужденное состояние предохраняло его от смертельной простуды, и потому его попытка осталась совсем без результата для здоровья. Как я уже говорил, до нас доходили слухи о ненормальном психическом состоянии нашего друга; мы знали, что он в сопровождении одного из братьев отправился в Италию, но все эти известия и слухи не имели вполне точного, определенного характера.

Начиная с этого времени мы виделись с Чайковским не особенно часто, так что воспоминания мои поневоле примут очень отрывочный характер, тем более что я не хотел бы вводить ничего, что не совершилось на моих глазах или о чем не говорил мне сам герой моих воспоминаний. У меня под руками находится значительное число писем Петра Ильича, писанных им в 1877–78 годах из-за границы ко мне, Альбрехту и Рубинштейну; надеясь, что полная по возможности коллекция писем (она должна быть огромная) к разным лицам незабвенного друга моего будет напечатана не в особенно далеком будущем, мне бы не хотелось пользоваться ими, но я все-таки приведу некоторые отрывки из них, имеющие отношение к композициям, которыми он был занят в это время, или же рисующие состояние его духа.

Первоначально братья Чайковские поселились в Швейцарии, на берегу Женевского озера, в Clarens [Кларан]. Альбрехт известил Петра Ильича, что он будет получать за границей часть консерваторского жалованья, на что тот отвечал письмом полуделового характера, но между прочим писал там следующее: «Итак, весь этот год я проживу за границей и возвращусь домой 1 сентября будущего года. Только в разлуке познаешь всю силу любви к друзьям. Я теперь живу среди чудной природы, в Швейцарии, через неделю я уеду в еще более чудную страну – в Италию; но сердце мое безраздельно принадлежит милой родине…» Дальше в письме говорится: «…Меня очень терзает, что я поставил консерваторию в столь затруднительное положение своим отъездом»… «Все-таки лучше отсутствовать год, нежели исчезнуть навеки. Если б я остался хоть еще один день в Москве, то сошел бы с ума или утопился бы в вонючих волнах все-таки милой Москвы-реки»…

«Я начал довольно усердно работать и окончил инструментовку первого действия оперы, которое я выслал вчера в Москву на имя Н[иколая] Г[ригорьевича]. Теперь несколько времени хочу отдохнуть и нагуляться досыта, пока погода хороша. А погода чудная! Сегодня мы ходили с братом далеко, далеко в горы и наслаждались от всей души. Потом опять засяду за оперу и за симфонию, которая написана начерно еще прошлой зимой».

Письмо это, конечно, было показано мне Альбрехтом и очень меня обрадовало, потому что свидетельствовало о возвращении Чайковского к работе, а следовательно, и к действительной нормальной жизни. Желая поддержать в нем по возможности бодрое настроение, я, несмотря на мое крайнее отвращение к писанию писем, отправил ему послание по указанному им Альбрехту адресу и вскоре получил длинный и очень богатый содержанием ответ, из которого я приведу кое-что, дающее понятие о состоянии и настроении Петра Ильича в это время. Письмо было писано в первых числах декабря из Вены, куда Петр Ильич переехал из Италии. После довольно длинного вступления, относящегося ко мне, он говорит о Москве:

«Я люблю ее, как арену деятельности нескольких людей, к которым я оказался привязанным. Говорю: оказался, ибо только в разлуке я вполне сознал всю силу этой привязанности»… Дальше он говорит о себе: «Плоть моя довольно благополучна. Подобно Горбуновской старухе, у меня где болит, где подживает, но в результате я все тот же здоровяк, каким, в сущности, всегда был. Вот что касается души, то она получила такую рану, от которой, мне кажется, я никогда не оправлюсь. В сущности мне кажется, что я un homme fini [конченный человек]. Я, конечно, возвращусь 1 сентября 1878 года в консерваторию, я буду по-прежнему преподавать гармонию, буду испытывать приятное ощущение, чувствуя себя в близости старых друзей, – но прежнего не вернуть никогда. Что-то такое во мне надорвалось, крылья подрезаны и высоко летать я уже, наверно, не буду».

«Теперь я усердно работаю над оперой и симфонией. Я их инструментую, как бы они были сочинены кем-то другим. Сообщу себе очень знаменательный факт; в Неаполе собираются издавать какой-то альбом по случаю открытия памятника Беллини, и к участию в этом альбоме приглашен был в числе бесчисленного множества композиторов и я. Я отвечал, что пришлю свою пьесу к сроку. Я два месяца пытался чуть не каждый день написать эту пьесу: срок прошел, и я надул издателя альбома»… «Я не мог выжать из себя ни одной живой нотки», – факт любопытный».

«Не стану тебе рассказывать, что со мною произошло с тех пор, как мы расстались, это было бы слишком долго. Всего лучше мне было в Кларане, в Швейцарии, где я прожил вдвоем с братом три надели очень тихо и очень покойно среди величественной природы и в абсолютном уединении. Путешествие в Италию было