Петр Чайковский: Дневники. Николай Кашкин: Воспоминания о П.И. Чайковском - Петр Ильич Чайковский

лестного назначения. Действительно он в данном случае поступил прекрасно, потому что организаторской способности у него не было, в дирижерстве до того времени он сделал только один и притом вполне неудавшийся опыт, и в дополнение ко всему он в это время чуждался людей, искал уединения, между тем как в Париже пришлось бы сделать массу знакомств, быть постоянно на виду и вести, одним словом, такой образ жизни, который для него был просто невыносим, особенно в то время.

Н. Г. Рубинштейн был очень недоволен отказом Чайковского, даже разозлился на него за это. Сам Н. Г. был наделен такой богатырской энергией и здоровьем, что ему совершенно незнакомо и даже едва ли понятно было угнетенное состояние духа Чайковского. Если Н. Г. Рубинштейн испытывал крупную неудачу или огорчение, то для него лучшим лекарством была усиленная деятельность, и чем эта деятельность была громче, виднее – тем лучше. С этой точки зрения, он очень увлекался отправкой Петра Ильича в Париж, питая уверенность, что предстоявшая там усиленная работа рассеет без остатка все мрачные мысли нашего друга. Конечно, если бы Чайковский имел силы поступить таким образом, то есть принять предложенное место и отдаться вполне исполнению связанных с ним обязанностей, то именно так бы и случилось, но это было для Петра Ильича совершенно невыполнимо: я был необычайно удивлен его согласием взять на себя делегатство, но последовавший затем отказ показался мне совершенно естественным, нормальным. Рубинштейн не хотел, однако, сразу отступиться от своего плана, казавшегося ему превосходным, и, зная податливость Петра Ильича, решился попытаться заставить его взять назад свое решение; он и ко мне пристал с уговорами написать письмо в этом смысле. Вероятно, я плохо выполнил заказ, потому что Чайковский просто не поверил искренности моих настояний, как он высказал в очень милом письме, написанном в ответ на мое. Сам Рубинштейн написал чрезвычайно страстное письмо, в котором не только убеждал, но и бранился, говорил о «блажи», «лени» и т. п. Чайковского это письмо и обидело, и рассердило так, что он, в свою очередь, и не без успеха постарался в ответе уязвить своего наладчика, – тем дело о делегатстве Чайковского и окончилось. Позднее Рубинштейн взял на себя делегатство в Париже и выполнил эту обязанность с самым блистательным успехом, так что русские концерты были едва ли не самым выдающимся событием выставки. Размолвка между друзьями была забыта в самом скором времени и ничем не отразилась на их позднейших отношениях. В программах выставочных концертов имя Чайковского, конечно, играло очень выдающуюся роль, и сочинения его имели блестящий успех.

Почти одновременно с «Онегиным» была окончена 4‐я симфония f-moll и отправлена в Москву с настоятельной просьбой непременно исполнить ее. Сам автор очень увлекался своим произведением, действительно превосходным, и в письме, отправленном вместе с посылкой, называет симфонию лучшим изо всего им написанного, отдавая ей решительно преимущество перед только что оконченной оперой. Обыкновенно Н. Г. Рубинштейн был лучшим истолкователем Чайковского, но с четвертою симфонией у него вышла неудача. В этом отношении «Евгений Онегин» помешал, кажется, одновременно почти с ним оконченному сочинению; интерес к первому был так велик, что не оставалось места для другого. Рубинштейн вечно имел массу занятий всякого рода, и, вероятно, ему не хватило времени просмотреть хорошенько симфонию. Сверх того он был занят подготовкой консерваторского оперного спектакля, в котором шла «Белая дама» Буальдье, все, словом, сложилось так, что симфония, исполненная едва ли не с двух репетиций, прошла вяло и бесцветно; главным образом чувствовалось, что сам капельмейстер не вошел во вкус сочинения, а тем более трудно было разобраться в нем слушателям, так что впечатление, сделанное новым произведением, было довольно слабым и совсем не соответствовавшим его внутренним достоинствам. Первое исполнение имеет очень большое значение, как это и оказалось в данном случае, ибо симфония долгое время оставалась в полном забвении, и реабилитация произведения явилась лишь много лет спустя, благодаря В. И. Сафонову, превосходно исполнившему ее в самом начале своей капельмейстерской деятельности. Чайковский ждал с нетерпением сведений об исполнении своей симфонии, но из консерватории никто не написал ему, вероятно, полагаясь друг на друга, и потому в письме к Альбрехту появились следующие негодующие строки: «Я-то, дурак, воображал, что и ты, и Рубинштейн, и Кашкин, и Губерт тотчас же под первым впечатлением мне что-нибудь напишете… Ну уж друзья! Merci».

Несмотря на увлечение работой, Чайковский все-таки хандрил по временам, и тогда у него являлись сомнения в своих силах на будущее время; в одном письме он говорит: «Я буду писать, потому что я не могу не писать. Да и то я еще не знаю, хватит ли у меня пороху на что-нибудь новое!» И в то же время он сочинял столько, как никогда: кроме оперы, симфонии, он написал еще полную «Литургию Иоанна Златоуста», много мелких фортепианных пьес, романсов, пьес для скрипки и т. д. так что тяжелый год в жизни композитора отнюдь не выразился ослаблением его деятельности; скорее можно думать, что он именно в усиленной работе искал исцеления и находил его.

Весною 1878 года Петр Ильич вернулся в Россию и проехал прямо в Киевскую губернию к родным своим, где, если не ошибаюсь, и провел лето.

Верный своему обещанию, он в конце августа явился в Москву и вновь принялся за свои занятия в консерватории, но они продолжались очень короткое время. Испытав сладость возможности работать без помехи от обязательных и скучных занятий, он уже не мог вынести хождения в классы и просмотра ученических работ, его занимали новые планы, которым он отдавался с обычным увлечением, и это заставило его наконец покончить навсегда с профессорскими занятиями, тем более что необходимости в них он уже не имел. Мы с грустью простились с ним, как с товарищем по занятиям, но в сущности были рады и за него, и за русскую музыку – свободная будущность Чайковского много сулила для нее, в чем мы и не ошиблись.

Вскоре, кажется, Петр Ильич опять уехал за границу, собравшись туда очень неожиданно; его едва ли в это время не занимал уже сюжет «Иоанны Д'Арк» и желание познакомиться с тем, что на этот сюжет сделано французами, заставило его поехать в Париж, который он, впрочем, и вообще очень любил, как место достаточно многолюдное, чтобы в нем можно было совершенно уединиться, не опасаясь привлечь на себя чье-либо внимание. Впрочем, быть может, сюжет новой оперы начал его занимать не в этом, а в следующем году, теперь я не могу уже припомнить это с