Петр Чайковский: Дневники. Николай Кашкин: Воспоминания о П.И. Чайковском - Петр Ильич Чайковский

друга, как не застал его и брат, Антон Григорьевич. Смерть дорогого человека и артиста глубоко потрясла Петра Ильича, и он, между прочим, напечатал в «Московских ведомостях» письмо, где, на основании парижских толков, обвинил русских медиков в отправке за границу уже обреченного на смерть человека. Письмо это вызвало тогда весьма основательный ответ и возражения со стороны покойного профессора Университета А. Ю. Давыдова. Вероятно, обвинительное письмо было вызвано тяжким чувством горя о безвременной утрате, иначе едва ли оно могло бы появиться,

Н. Г. Рубинштейн в самое последнее время своей болезни еще был занят сочинениями Чайковского. В декабре 1880 года он устроил концертное исполнение музыки «Литургии», написанной еще в 1878 году, но забракованной тогдашним директором Певческой капеллы Бахметевым, пытавшимся даже изъять из продажи напечатанные экземпляры, но проигравшим процесс, начатый по этому поводу против него издателем музыки П. И. Юргенсоном, кроме того, Рубинштейн занимался 2‐м концертом для фортепиано, написанным в 1880 году и посвященным ему, но смерть помешала ему его исполнить. В том же 1880 году была написана «Серенада» ор. 48 для струнного оркестра, чрезвычайно заинтересовавшая Рубинштейна. Он приказал расписать оркестровые партии «Серенады», явился в консерваторию совершенно больной, собрал в последний раз оркестр учеников и, не имея сил стоять, сидя продирижировал новым сочинением, чтоб иметь понятие об общем эффекте звучности.

В одно из моих посещений, в январе или феврале 1881 года, я застал Рубинштейна с печатным клавираусцугом «Орлеанской девы» в руках. При мне он уселся за фортепиано и кое-как, боясь неосторожным движением возбудить боли, проиграл значительную часть оперы. Боли, однако, все-таки явились, и Николай Григорьевич, с трудом добравшись до постели, вперемежку с оханьем и стонами, продолжал говорить об опере. Она ему не понравилась; в сравнении с «Кузнецом Вакулой» и «Онегиным» он считал ее шагом назад. Он видел в «Орлеанской деве» желание угодить ходячим вкусам публики и прибавлял при этом, что подобные попытки могут удаваться посредственным талантам, но никогда не удадутся Чайковскому. Приговор был очень строгий, но в основе, пожалуй, справедливый.

Я позволил себе остановиться на некоторых подробностях, касающихся в сущности не столько Чайковского, сколько Рубинштейна; но они были так близки между собою, так взаимно любили друг друга, что я счел себя вправе это сделать. Со смертью Рубинштейна для Чайковского многое умерло в Москве, она во всяком случае перестала быть отчизной творчества Чайковского, и Петербург стал брать перевес в артистических симпатиях композитора, После Н. Г. Рубинштейна, Чайковского в исполнении его оркестровых сочинений вполне удовлетворял только Г. фон Бюлов, два или три сезона дирижировавший в Петербурге симфоническими собраниями музыкального общества и бывший с ним в дружеских отношениях, а иногда вступавший и в переписку. Он писал к Петру Ильичу по-французски огромнейшие, в несколько листов, письма, которые, вероятно, уцелели в бумагах, остававшихся в Клину. Чуть ли не выше всех остальных дирижеров Петр Ильич ставил Артура Никита, но своих сочинений он в его исполнении, кажется, не слышал.

Тяжелый 1881 год очень отозвался на Петре Ильиче, по крайней мере, в том отношении, что после таких богатых композиторской деятельностью годов, как 1878, 79 и 80, я не могу припомнить, кроме трио, ни одного сочинения, относящегося к 1881 году. Я был уверен, что смерть Н. Г. Рубинштейна не пройдет бесследно в творчестве Чайковского, и не ошибся. Весь 1881 год едва ли не был посвящен композиции в память усопшего друга, по крайней мере автограф трио для фортепиано, скрипки и виолончели, посвященного «памяти великого артиста», помечен Roma, Gennaio 1882 г., а я знаю, что трио это писалось очень долго. Имя Н. Г. Рубинштейна не упомянуто в посвящении потому, что Чайковский хотел почтить память не столько своего друга, сколько артиста, к которому он чувствовал безграничное удивление. В этом превосходном трио, громадном не только по объему, но и по содержанию, композитор воздвиг достойный памятник артисту и своему другу. Петр Ильич раньше неоднократно говорил мне, что не может себе представить желания сочинять для фортепиано со смычковыми инструментами: такое сочетание представлялось ему неестественным, если только на долю фортепиано не отводилась подчиненная роль аккомпанирующего инструмента; он в этом отношении сочувствовал Листу, ни разу среди своих многочисленных сочинений не написавшему ни одного камерного ансамбля. Однако в данном случае Петр Ильич отступил от своих общих взглядов, и соединение скрипки и виолончели с фортепиано оказалось для него необходимым. Сколько помнится, Петр Ильич упоминал вскользь о причинах, заставивших его написать именно трио, а не какое-либо другое сочинение. Прежде всего он считал невозможным написать сочинение в память великого пианиста, не отдав главной роли фортепиано, а в то же время форма концерта или фантазии для фортепиано с оркестром казалась ему слишком парадной, роскошной для поставленной им себе задачи. В то же время одно фортепиано не удовлетворяло его однообразием и бедностью тембра, так что наконец он избрал форму трио, только совсем не в обычном роде. Во второй части трио, в вариациях, являются воспоминания о Рубинштейне и его музыкальная характеристика в различных положениях жизни. Можно бы привести или подставить особые названия к некоторым из вариаций, но я предпочту это сделать как-нибудь в другом месте.

К 1882–1883 годам относится сочинение оперы «Мазепа». Либретто это было сделано сначала для К. Ю. Давыдова, который даже написал значительную часть музыки, но потом почему-то бросил работу, а либретто подарил Чайковскому. Опера «Мазепа» писалась, вероятно, в Киевской губернии, а частью в Париже, где, между прочим, была сожжена первая редакция оркестровой картины Полтавского боя, потом написанной иначе. Во все время сочинения этой оперы мы не виделись с Петром Ильичом или виделись на очень короткое время. «Мазепу» театральная дирекция распорядилась поставить одновременно в Петербурге и Москве; первые представления в обеих столицах были назначены едва ли не в один и тот же день, так что автор мог присутствовать только в одном из городов, причем выбор его пал на Москву. На репетициях Петр Ильич весь исстрадался, не потому чтобы опера шла плохо, – напротив, он был очень доволен почти всеми исполнителями, – а так с ним бывало всегда при постановке новых опер, за исключением двух последних, доставшихся ему сравнительно легче. На генеральной репетиции «Мазепы» я сидел в ложе бельэтажа, а рядом, в смежной ложе, прятался за портьерой сам композитор. Репетиция шла очень гладко, все были довольны, только сам композитор имел вид приговоренного к смерти.

В конце репетиции я хотел что-то сказать ему, но, взглянув ему в лицо, остановился; он, видимо, употреблял страшные усилия