Озорные рассказы. Все три десятка - Оноре де Бальзак
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Мы не против угодить вам, сир, – промолвила королева, – хотя господин аббат позволяет себе заходить слишком далеко.
– Тогда, святой отец, – повелел король, обернувшись к монаху, – прочтите нам какое-нибудь христианское наставление, дабы развлечь Её Величество.
– Сир, я слаб глазами, да и темновато уже для чтения.
– Хорошо, расскажите что-нибудь, но остановитесь, дойдя до пояса.
– Эх, сир, – усмехнулся монах, – все мои истории доходят как раз до пояса, но начинаются-то снизу.
Присутствующие сеньоры столь любезно принялись упрашивать и уговаривать королеву и дам, что, будучи доброй бретонкой, королева соизволила одарить монаха милостивой улыбкой.
– Делайте что хотите, святой отец, – сказала она, – но вы ответите перед Господом за наши грехи.
– Охотно, госпожа, и даже если вы соблаговолите присоединить к ним мои, вы останетесь в выигрыше!
Все засмеялись, включая королеву. Король расположился рядом со своей, как всем хорошо известно, горячо любимой женой. Засим придворные получили дозволение сесть, старики, разумеется, расселись, а молодые господа встали с разрешения дам за спинками их кресел, дабы в случае чего дамы не видели, как они посмеиваются себе в усы. И тогда тюрпенейский аббат приступил к своему рассказу, и в особо острых моментах голос его становился тонким, словно пение флейты.
«Лет сто тому назад или около того начались в христианском мире распри, поелику в Риме было сразу два папы, и каждый из них доказывал, что избран законным образом, что вызвало великое раздражение и беспорядки во всех монастырях, аббатствах и епископствах, ибо, с тем чтобы заполучить как можно больше сторонников, каждый из святейших раздавал должности и права, и итоге каждая епархия обрёла двух управителей. В сих обстоятельствах обители и аббатства, кои судились да рядились со своими соседями, ибо не могли признать обоих пап сразу, то выигрывали тяжбу, то проигрывали её. Этот гибельный раздор породил бесчисленные беды и доказал, что нет для христианского мира чумы опаснее, чем церковный раскол. Так вот в то самое время, когда дьявол бесчинствовал в наших владениях, знаменитое Тюрпенейское аббатство, чьим недостойным настоятелем я имею честь состоять, втянулось в тяжкое разбирательство по поводу некоторых земель и прав с весьма грозным сеньором де Канде, еретиком, язычником, вероотступником и злобным, как чёрт, соседом. Этот дьявол, явившийся на землю под видом знатного господина, положа руку на сердце был храбрым воином, придворным и другом сеньора Бюро де Ларивьера{136}, любимым вассалом достопамятного короля Карла V. Благодаря покровительству сеньора де Ларивьера этот самый сеньор де Канде самоуправствовал, не боясь наказания, в бедной долине Эндра, где он считал себя хозяином повсюду, от Монбазона до Юссе. Само собой, соседи были от него в ужасе и, дабы уберечь свои головы, старались ему под руку не попадаться, но страстно желали ему погибели и тысячи разных бед, что его самого, по правде сказать, ничуть не волновало. Во всей долине одно только благородное аббатство давало этому дьяволу отпор, ибо церковь всегда предоставляет свой кров слабым и страждущим и защищает угнетённых, особенно когда под угрозой оказываются её собственные права и привилегии. И потому сей грубый вояка до смерти ненавидел монахов и больше всех – монахов тюрпенейских, которые не давали ему попрать их права ни силой, ни хитростью, ни каким иным образом. Само собой, он был весьма доволен церковным расколом и только и ждал, когда аббатство наше выберет себе папу, чтобы потом ограбить нас и покорить, признав законным того папу, коему тюрпенейский аббат откажет в повиновении. Возвратившись в свой замок с войны, де Канде то и дело притеснял и обижал священников, коих встречал на своей земле, да так, что один бедный пастырь, столкнувшись с названным сеньором на дороге, которая тянулась вдоль берега реки, не нашёл иного пути к спасению, как броситься в воду, и чудом, сотворённым Господом нашим всемогущим, к коему от всего сердца воззвал святой отец, облачение удержало монаха на поверхности воды, и волны благополучно вынесли его к другому берегу на глазах у сеньора Канде, который бессовестно злорадствовал, глядя на мучения служителя божьего. Вот из какого теста был слеплен сей проклятый супостат. Настоятель, коему вверено было в ту пору попечение нашего достославного аббатства, вёл жизнь праведную, Господу молитвословил ревностно, верой отличался крепчайшей и мог бы десять раз спасти собственную душу, но при этом неспособен был придумать, как избавить свою обитель от когтей негодяя. В великой растерянности своей, видя, что аббатству грозит погибель, он возлагал все упования свои на Господа, говоря, что Всевышний не допустит посягательств на достояние церкви его, что тот, кто послал Юдифь евреям и Лукрецию римлянам, не оставит в беде знаменитое тюрпенейское аббатство, и прочие столь же мудрые вещи. Братья его, которые, должен к моему стыду, признаться, верой были не столь крепки, упрекали настоятеля своего за бездеятельность и ему наперекор говорили, что следовало бы собрать в ближних и дальних окрестностях всех волов и впрячь их в колесницу Провидения, дабы оно не припозднилось, что трубы иерихонские нигде в мире более не производятся, что Господь так недоволен творением своим, что слышать о нём не желает, короче, высказывали тысячу и одно подобных соображений, полных оскорбительных для Неба сомнений и дерзости. И в эту плачевную пору вдруг вышел вперёд монах по имени Амадор{137}. Сие прозвание получил он в насмешку, ибо внешностью своей был вылитый Пан, идол греческий, и точь-в-точь как оный Пан имел вздутый живот, кривые ноги, волосатые, словно у заплечных дел мастера, ручищи, мощную спину, красный нос, выпученные глаза, всклокоченную бороду и плешивый лоб. Кроме того, Амадор был таким жирным спереди и сзади, что казалось, будто он на сносях. Можете не сомневаться, молитвы свои утренние он творил на ступенях винного погреба, а вечерню служил уже вдрызг пьяным. Большую часть дня он возлежал на ложе своём, точно расслабленный, а в долину спускался лишь для того, чтобы бражничать, валять дурака, благословлять новобрачных и даже щупать девок, невзирая на запреты господина аббата. В общем, то был обирала и лоботряс, скверный воин церкви Христовой, на которого всё аббатство из милосердия махнуло рукой и закрыло глаза, положив, что он не в своём уме. Амадор, узнав, что речь идёт о разорении аббатства, в коем он как сыр в масле катался, ощетинился, рассвирепел, посмотрел, послушал, обошёл все кельи, посидел в трапезной за общим столом, задрожал-затрясся и заявил, что попытается аббатство спасти. Изучив все подробности тяжбы, он получил дозволение аббата на то, чтобы тянуть дело как можно дольше, и весь капитул обещал отдать
