Долгая зима - Владимир Иванович Петров

– Убедилась. Трёхлитровую банку самогона и пол-ящика водки за два дня употребили. Не жалко. Большое и нужное дело сделали. И неплохо вроде бы получилось. Стены ровненько помазали, без трещин. Жаль, с огородом не разобрались. Сорняки там вовсю командуют, и жуки на картошке краснеть начали.

– Вот по железу на крышу решу, вплотную огородом займусь. Не до него всё. То одно, то другое… Еле за огурешником успеваю следить. Зачастую в сумерках уже или при лунном свете вожусь, когда заполняю водой ёмкость.

– Не лучше ли с колорадскими грызунами вначале расправиться. Съедят ведь картошку. Крыша, думаю, потерпит. При такой жаре как раз и глина основательно просохнет.

– А если дождь?

– Откуда ему взяться! Им не пахнет даже.

– И я о том же Мостовому сказал, когда он с железом на крышу заторопил. «Дело хозяйское, – усмехнулся он. – Но на грех и грабли стреляют». Случай из своей практики он привёл. Тоже потолок мазали, только в три раза больше нашего по площади. Тоже в сильную жару было. Потом, обильно выпив по завершении обмазки, спать спокойно легли. А дождь ровно поджидал, как из ведра ливанул. Просыпаются они, глядь, а с потолка по стенам ручейки глиняной окраски текут. Укрыть бы потолок чем-нибудь приемлемым поскорее, а ничего под рукой-то подобного нет. Ни брезента, ни толи-рубероида, ни шифера или жести… Пока бегали – необходимое искали, треть глиняной обмазки смыло… Так что сегодня же до председателя колхоза нашего, или, как его, акционерного общества, дойду. Машину в город попрошу. Не откажет, пожалуй, для тёщи, с подросткового возраста колхознице, инвалиду к тому же.

– Охота тебе кланяться. Езжай вечерним автобусом в город к племяшам своим, чтобы с утречка с ними по магазинам и базам проскочить, не торопясь и по вкусу, по деньгам необходимое выбрать. Племяши и привезти помогут.

– А дельная ведь мысль. До автобуса и жуков успею потравить, и потолок, на всякий случай, остатками толи и старым шифером накрыть.

Так он и сделал на следующий день. Быстро со всем справился. За добрый час до прихода автобуса собрался, впервые за свой нынешний отпуск оделся по-выходному.

– Похудел-то как! – удивился он при этом, новую дырочку в брючном ремешке проколол. – Стройным стал, как кипарис. Никакого гербалайфа не надобно.

На огород сходил, на попадавших замертво с картофельной ботвы жуков посмотреть. До речки заодно прогулялся, где родник когда-то струился. Теперь не то что чистозвонного его увидеть, подойти к тому месту оказалось невозможным без топора, настолько всё заросло на подступах к нему заматеревшим репейником, крапивой и с трудом вырывающейся вверх из цепких объятий ветловой поросли. Через эти дикие заросли не проглядывалась даже сама речка.

– Ничего, ничего, милая, – скорее себя, чем её, успокаивал Павлов. – Зазвенит скоро твой родниковый звоночек, о начале добрых перемен в твоей многострадальной жизни оповестит. Потерпеть лишь малость надобно, грязным силам не позволить горло твоё насмерть перехватить. Слышишь?

– Слышу, слышу, – пожурчивала где-то там за дикими зарослями речка, мутной водой соскальзывая, как знал Павлов, с основания бывшей запруды во впадинку, куда в своё время струил серебристую водичку и родник. – Дождусь, дождусь ли?

– Обязательно, милая, дождёшься, – шептал Павлов. – Никак нам без тебя нельзя. Иссякнешь ты, и нам – конец! Уже на всё большое село лишь с пяток родников осталось, откуда питьевую воду можно брать. Колодцев давно нет, водопроводом заменили, который успел прохудиться трубами, наскоро в своё время проложенными, отчего с водой ещё хуже стало. И, кажется, никому до этого дела нет, словно постояльцы последним днём живём. Но поймёт каждый, очень скоро поймёт, до чего мы дожили? Спохватится и власть, засуетится… Продержись только сколько надо. Слышишь?

– Слышу, слышу. Продержусь, продержусь ли?

Растревожил себя Павлов думой о неприглядном настоящем и неизвестном будущем Ильмень-речки, но всё же не забыл о своём насущном сегодняшнем. Увидел запыливший по дороге из райцентра жёлтый автобус.

– Наш рейсовый, – узнал он его, на часы глянул. – По расписанию идёт. Значит, через полчаса обратно будет.

Он стряхнул с наглаженных брюк желтоватую травяную пыльцу и повернул от речки к тёщиной избе, несколько преобразившейся с начатой пристройкой, лишь малой части того, что собрался он сделать на родном подворье.

– Осилить ли мне задуманное? – тревожился он. – Отстроюсь ли в запланированные сроки, чтобы потом к родной природе потянуться, помочь ей по возможности? Или же, подобно роднику, заглохшему на огороде без пригляда, самому без необходимой поддержки ослабнуть духом и телом сдать, пока и вовсе не сникнуть?

Тёплое место

Сваленную на подталый мартовский снег завидно белую, крепкую капусту, к тому же недорогую по цене, брали нарасхват, и скоро на месте хрусткой горки кочанов остались одни лишь капустные листья.

В этой куче, быстро прихватываемой окрепшим к вечеру морозом, неспешно, словно вокзальный бомж, рылся вполне благовидный старик. Сложив отобранное в матерчатую сумку, чуть прихрамывая, он отправился к перекидному мосту. С двумя передыхами одолел лестницу, остановился наверху подымить дешёвой сигаретой.

С моста, высоко и длинно нависшего над железнодорожными путями, хорошо просматривалась на обе стороны крупная станция с действующим и строящимся вокзалами, с различными служебными и техническими сооружениями.

Сход с моста выводил к локомотивному депо, где начинал он работать после окончания железнодорожного училища, о котором ему напоминает сохранившийся ремень из кожзаменителя с выдавленными на литой бляшке буквами Ж и У.

Из высокой трубы деповской котельной необычным деревом пророс дым, сейчас, при закатном солнце, разноцветный: в основании тёмно-фиолетовый, к середине – сиреневый, дальше – розовато-жёлтый почти до самого верха с чуть скошенной ветром расплывчатой кроной, белёсо сливающейся с небом. Подобных дымов-деревьев проросло множество, поскольку пристанционный район и по названию, и по сути Промышленный, и этаким дружным колком они поднимаются над ним. Больше всего дымов, естественно, над ремонтным заводом, куда из родного депо вынужденно перевёлся он перед самой пенсией…

…В аварию угодил. Несколько часов без сознания на морозе пролежал, выброшенный из кабины тепловоза при ночном столкновении с другим таким же в глухоманной казахской степи. Министерская комиссия не усмотрела его вины, но по состоянию здоровья врачи категорически запретили ему садиться за тепловозный контроллер в кабине машиниста. Помороженные пальцы цепкость потеряли, частенько не слушались. Спасибо заводскому начальнику по кадрам, под свою ответственность направил его на железнодорожный участок, где и тянул он машинистом маневрового тепловоза до увольнения, не считая недолгой работы напоследок сторожем в одном из административных зданий…

Любуясь дымами, старик бережливо докурил сигарету. Похромал дальше по бетонному настилу моста.

– Капустки взяли, Егор Кузьмич? –