Другой Аркадий Райкин. Темная сторона биографии знаменитого сатирика - Федор Раззаков

После «Хельсинки-75» многих советских деятелей культуры охватила некая эйфория. Им казалось, что движение в сторону большей демократизации откроет новые перспективы не только для советской культуры, но и вообще для самой системы в целом. Вот почему именно тогда Райкин решает вернуться к постановке оригинальных спектаклей (после пятилетки «Избранного») и в 1976 году выпускает представление под весьма символическим названием «Зависит от нас…» («Дерево жизни»). Причем поначалу был подготовлен к выпуску совсем другой спектакль на иную тему. Но он в итоге сатирика не устроил, как и режиссер, который его ставил. Поэтому постановщик был уволен, и к режиссерскому пульту встал сам Райкин, чего, собственно, он давно и добивался (с этого момента ставить спектакли он будет самостоятельно).

В «Зависит от нас…» в открытую декларировался тот оптимизм, который охватил часть советской интеллигенции после «Хельсинки-75». Второе название спектакля – «Дерево жизни» – несло в себе некий подтекст: под этим деревом подразумевался Советский Союз, а листья дерева – народности, населяющие огромную страну. И каждый лист представлял равнозначную ценность (на фоне еврейской эмиграции эта тема была весьма актуальна).

И вновь обратимся к рассказу Е. Уваровой:

«О будущем говорить легко, потому что оно всегда такое, каким мы его хотим видеть» – так начинался вступительный монолог Аркадия Райкина к этому спектаклю (авторы Л. Лиходеев, Э. Бащинский, М. Гиндин).

О будущем размышляют многие: от авторов научных трактатов до писателей-фантастов. Мысль о том, что будущее закладывается в настоящем, не нова и не оригинальна. Как же воплотить ее в системе художественных образов, достучаться до человеческих сердец? Райкин осуществляет это своими, чисто эстрадными средствами.

«Легко предсказать будущее! Разве кто-нибудь заблуждался, утверждая, что за ночью последует день, за осенью – зима, за пятницей – суббота, если, конечно (пауза, с хитринкой, райкинское выражение глаз), по нашему желанию ее не перенесут на понедельник. (И снова серьезно, спокойно, нигде не педалируя текст). Будущее прекрасно, оно чисто, оно справедливо, потому что в нем никто еще не совершил ни одного плохого поступка».

Неторопливая речь. Полное отсутствие жестов. Жизнь уподобляется цветущему и плодоносящему дереву, изображенному на занавесе. Оно стоит и стоит, несмотря на проносящиеся ураганы и грозы. Но, как всякое дерево, требует заботы и ухода.

Неуловимое изменение мимики артиста, а главное, выражения глаз; и только что живые, сверкающие умом, они как бы стекленеют: «Все листья хлорофилл вырабатывают, я один не буду – ничего не случится!»

Так в продолжение всего монолога интонации патриотизма, гордости за «наше дерево» прерывались беспокойными, тревожными ритмами. В легких, эскизных набросках возникали персонажи, выражающие различные жизненные позиции.

Приспособленец мечтал прожить «в середочке, в серединочке», чтобы и солнцем не пекло, и ветром не обдувало. «Хор видели? В тыщу человек. Как поют, слышали? Ну а если один, где-нибудь там в середке… не будет петь, а только рот открывать? Разве заметишь?»

Собственник-южанин вполне доволен собой, своей «философией», образом жизни: «Что такое общественное дерево? Это мое, твое, его, наше! То есть чье? Ничье! А что такое личный дерево? Это не твое, не его, не наше. А чье? Мое! Теперь ты понимаешь эту разницу между «мое» и «наше»? Это сложный арифметический задача. Если от «ваше» отнять «наше» будет «мое»… Кто кушает с общественный дерево? Все… общество… в целом… Все кушают, кушают, кушают. Кто кушает с личный дерево? Непосредственно!» – наклон корпуса вперед, на лице сладкая улыбка, рука у груди. Произношение небрежное, согласные проглатываются и сливаются – при «неограниченных» жизненных возможностях его поймут с любым произношением. «Так что я всей душой за это общественный дерево. Но пусть рядом с ним стоит еще один дерево, пусть маленький, но личный».

И вот уже на месте собственника любитель поживиться за счет общественного дерева. Изменения неуловимы и в то же время очевидны – другие пластика, жесты, выражение глаз, интонации.

Каждый «мимоходом» показанный персонаж так узнаваем, что зал всякий раз взрывался смехом. Но голос артиста крепнет. В нем звучат печаль, боль, негодование. Кто-то из-за кусочка коры готов все дерево ободрать! Другой тут как тут, уже с мешком! «Братцы, да не рубите вы ему корни!» Интонации достигают трагедийного накала. «А дерево-то стоит и стоит. Я живу и удивляюсь… Каковы будут плоды, зависит от нас…» – руки артиста словно обнимают всех сидящих в зале, призывают не забывать о самом важном в нашей жизни – общем «дереве»…»

Здесь прервем на время повествование рассказчицы для короткой ремарки по поводу фразы «Братцы, да не рубите вы ему корни!». В ней читался подтекст, опять же отсылающий нас к прежней теме – к еврейской эмиграции. В тот момент, когда она началась, советская власть серьезно зашаталась. Ведь на протяжении десятилетий евреи составляли чуть ли не половину провластной советской элиты (были ее корнями), оказывая серьезное влияние практически на все процессы, которые происходили в обществе. И вот эта самая половина внезапно начала отторгать общее целое: образно говоря, отдельные органы некогда единого организма внезапно отказались участвовать в общем процессе его работы. Естественно, после такого демарша будущее данного организма рисовалось в весьма пессимистическом ключе: впереди перед ним маячила инвалидность, а затем и смерть. Именно это в итоге и произойдет с СССР.

Значительная часть еврейских интеллектуалов прекрасно это понимала, поэтому старалась если не воспрепятствовать тому, чтобы их соплеменники покидали СССР, то хотя бы заставить их задуматься об этом. Поэтому Владимир Высоцкий написал песню «Мишка Шифман» (1972; «нет зубным врачам пути – слишком много просятся (в Израиль). Где на всех зубов найти? Значит – безработица»), Аркадий Райкин выпустил спектакль «Зависит от нас…» (то есть и от евреев в том числе: дескать, без них «дерево жизни» может засохнуть), а рок-певец Андрей Макаревич чуть позже родит свою знаменитую песню «Скворец» (1982; в ней речь шла о том, как некий скворец отказывается покидать родные края, в то время как все его пернатые сородичи поступают диаметрально наоборот).

Самое интересное, но многие евреи-отъезжанты чуть позже действительно придут к выводу, что лучше, чем в СССР, им нигде не жилось. Но будет поздно – поезд уйдет.

И вновь вернемся к тексту Е. Уваровой, которая пересказывает вступительный монолог Райкина в спектакле «Зависит от нас…» (кстати, таких монологов там будет большинство, а сценок с актерами – всего-то две):