Бегом на шпильках - Анна Макстед
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Нет, теперь уже все нормально, — говорю я.
— В каком смысле? — с беспокойством в голосе отвечает она. — Ты что, разве не работаешь? А как же кулинария?
— Я работаю. Но не в данный момент. И… не в кулинарии. У нас с Бабс вышел… спор.
— Спор? — пугается мама. — Из-за чего?! Но ведь это же твое будущее!
— Я бы так не сказала, мам, — говорю я очень мягко. — Предполагалось, что это всего лишь временно.
— Ну, тогда, может, в химчи… — Она останавливается. — Я полагаю, есть и другие варианты, которыми ты могла бы воспользоваться, — добавляет она, словно читает с листа с неразборчивым текстом. — Ну-ка, рассказывай, — тут ее голос понижается до испуганного шипения, — что там у вас произошло с Барбарой?
— Ничего серьезного, — лгу я.
Ну сколько еще ждать, пока эти достойные каменного века таблетки наконец подействуют?
— Все будет в порядке. Прошу тебя, не переживай из-за кулинарии и, пожалуйста, не надо ничего говорить Джеки. В общем, я решила сменить образ деятельности. — Делаю глубокий вдох и стараюсь придать голосу уверенность. — Я собираюсь пройти курс для инструкторов по пилатесу. Это такой вид физических упражнений; он укрепляет тело и дух, и… — чтобы успокоить маму, — даже пожилые… вполне зрелые люди могут этим заниматься. Я планирую использовать свое выходное пособие и внештатно работать для Мэтта, плюс к тому буду и дальше сдавать комнату, так что голодной я не останусь, все будет нормально, это приличная работа, и беспокоиться совершенно не о чем.
Следует долгое, осуждающее молчание.
— Разве кто-нибудь, — наконец отвечает мама, голосом жестким, словно до предела натянутая эластичная лента, — что-нибудь говорил о беспокойстве?
Я так благодарна ей за эту ее сдержанность, — наглядное доказательство того, что она действительно услышала и поняла все, что я проорала ей на днях — что лишь в 15:45, когда я сижу в маленькой, тусклой приемной на Крауч-Энд, ожидая прихода Алекс, до меня вдруг доходит, что я ведь так и не спросила маму, какой же совет ей был нужен. Ладно, позвоню ей сразу же, как доберусь домой. Записываю свое благое намерение в ежедневник.
В 16:06 двери доисторического лифта, прямо напротив моего потертого дивана, открываются, и появляется Алекс. Рядом с ней — настоящий великан с наголо обритой головой, темно-синими глазами и черными ресницами. Великан одет в тренировочные брюки, кроссовки и лиловую футболку с разводами. Ему даже не надо прилагать никаких усилий: своей грацией и осанкой он и без того похож на бога.
— Натали, какая неожиданность! — Алекс широко улыбается. — Ты вовремя!
Робин ведет нас в соседнюю кофейню. Я не могу отвести от него глаз: из чисто антропологического интереса. После того, как мы делаем заказ — кофе с молоком, но без кофеина, ромашковый чай и минеральная вода без газа, — он говорит:
— Итак, Натали. Почему именно пилатес?
Я заливаюсь краской.
— Ну, я… — «Секундочку, — думаю я, — а платит-то кто? Я, что ли?» — До недавнего времени я занималась пиаром, но эта работа была, э-э, не вполне кармической.
Поскольку я не уверена, есть ли вообще такое слово, «кармический», то тут же добавляю:
— В общем, сейчас я работаю внештатно, но для себя решила, что хочу заниматься делом, которое действительно приносило бы удовольствие. Раньше я много бегала, но мои коленки уже начинают поскрипывать. А потом я попоробовала пилатес, Алекс предложила, и оказалось, что это действительно чудо. После него я почувствовала себя спокойной, а ведь я никогда себя такой не чувствую. Конечно, придется поменять привычки, но я уже не могу думать ни о чем другом. Мне бы очень хотелось зарабатывать этим на жизнь. Надеюсь, — добавляю я поспешно, — я не сказала ничего дурного.
— Нет-нет, все нормально. — Руки у Робина приятно экспрессивные: по ходу разговора они поднимаются и опускаются, расставляя нужные акценты. — Просто когда кто-нибудь говорит мне, что хочет обучаться пилатесу, мне нужно знать: почему. И ваши объяснения мне кажутся вполне резонными.
Я чувствую себя безмерно довольной, будто учитель только что воскликнул: «Яблоки! Обожаю яблоки!»
Робин улыбается.
— Тому, кто хочет у меня обучаться, — говорит он, — придется первое время приходить в студию и работать над своим собственным телом. Как минимум шесть месяцев, по два раза в неделю. Эту часть курса мне не хотелось бы сокращать. Здесь важна именно длительность. Людям нужно дать время измениться.
Будучи человеком, всегда боровшимся с переменами с решимостью дурно воспитанной собаки, вцепившейся зубами в тапок, я согласно киваю:
— Безусловно!
— Само обучение длится год. Во время практических занятий вам придется проводить в студии по двенадцать часов в неделю. Каждый инструктор должен развить свой собственный метод мышления.
Робин продолжает говорить, а я, несмотря на подступающую панику, поддакиваю, кивая головой так, что она вот-вот отвалится. Пять тысяч фунтов за весьма сомнительную привилегию иметь свой собственный метод мышления! Я буду изучать свое собственное тело, внутреннюю стабилизацию (кто бы еще объяснил, что это за штука?), позиционный анализ и движение относительно других людей (других людей?!), лечебные упражнения, затем — традиционная работа с пилатесом в студии, пилатес на коврике и его преимущества и, наконец, курс ученичества и практические экзамены. Мы можем начать прямо завтра.
Завтра?!
— И мне… э-э, даже не надо проходить пробы? Доказывать серьезность своих намерений?
— У вас будет шесть месяцев на работу в студии прежде, чем мы решим, стоит ли продолжать обучение еще год, — отвечает Робин. — По-моему, этого вполне достаточно для доказательства, не правда ли?
— Экзаменов я не боюсь, — говорю я Алекс после того, как Робин выходит из кафетерия, и все головы, как женщин, так и мужчин, поворачиваются ему вслед. — Я могу выучить наизусть все что угодно. Думать за себя — вот что меня пугает. Меня же всю жизнь учили только слушать других.
Алекс качает головой.
— Натали, нельзя почувствовать себя счастливой, если тебе совершенно не о чем беспокоиться. Зато пилатес научит тебя принимать все как есть. Чтобы ты смогла сказать себе: «Пусть все идет, как идет». Да, пилатес учит контролировать себя, но еще — он учит освобождаться. Робин хотел сказать, что в конечном счете ты будешь пользоваться не тем языком, который использует он. Ты выработаешь свой собственный язык. Ты адаптируешь упражнения под себя. А то, что ты сейчас нервничаешь, — это как раз очень хорошо: значит, ты не будешь высокомерной и надменной, а будешь заботливой и внимательной. Это самое важное, когда ты имеешь дело с людскими слабостями. — Она широко улыбается: — И вообще, рано переживать, времени еще предостаточно.