Петр Чайковский: Дневники. Николай Кашкин: Воспоминания о П.И. Чайковском - Петр Ильич Чайковский

Он был истинно добрым человеком, не на словах только, а на деле; значительную часть своего заработка он отдавал преимущественно неимущим из учащихся в консерватории, но также помогал много и посторонним лицам. Эта черта характера и строгая добросовестность в занятиях вызывали к нему общие симпатии и среди учащих и учащихся в Московской консерватории. Впрочем, он был вообще уважаемым человеком в московском обществе.

Совсем иным путем дошел до консерватории Н. А. Губерт. Он родился в семье петербургского музыканта из иностранцев и получил очень хорошее общее образование в одном из лучших петербургских мужских пансионов; между прочим, он, кроме русского, очень хорошо владел французским и немецким языками. Рано лишившись родителей, он должен был доставать средства к жизни уроками на фортепиано. Пытливый ум его искал разрешения различных вопросов и сомнений в серьезном и разнообразном чтении, область которого для него расширялась отличным знанием двух иностранных языков. Выдающиеся музыкальные способности (он лет десяти играл публично с оркестром) доставили ему довольно видное положение в музыкальном мире Петербурга; но сам Н. А. не довольствовался теми музыкальными знаниями, какие он имел, и чтобы дополнить их, он поступил в Петербургскую консерваторию учеником специально по классу теории музыки и композиции, ибо карьера пианиста-виртуоза его не пленяла. Он окончил курс вслед за Г. А. Ларошем и отправился вторым капельмейстером в Киев, где тогда уже существовала частная опера, из Киева он поступил в Московскую консерваторию, заменив выбывшего Г. А. Лароша. С Чайковским они были знакомы раньше, еще по Петербургу, в Москве они только сблизились гораздо больше. Консерваторский кружок очень скоро оценил своего нового товарища, внушавшего общее уважение умом, знанием и талантливостью; некоторые, в особенности Н. Г. Рубинштейн, сошлись с ним очень близко. Н. А. Губерт для мало знавших его имел как будто суровый, необщительный характер, на самом же деле это было олицетворение доброты и мягкости. Он был благороднейшим мечтателем-идеалистом, в уме которого тяжелый опыт жизни оставил заметную пессимистическую складку, особенно проявлявшуюся в его юморе, которым он был наделен в значительной степени. Между прочим, Н. А. Губерт хорошо владел пером и еще в Петербурге сотрудничал в качестве музыкального критика в различных журналах. Переселившись в Москву, он возобновил эту деятельность на страницах «Московских ведомостей», что послужило к дальнейшему сближению с Чайковским, придававшим большое воспитательное значение серьезным статьям о музыке. Губерт и Зверев очень подружились между собой и наилучшие отношения между ними продолжались до самой смерти Губерта, скончавшегося на руках Зверева 26 сентября 1888 года. Чайковский чувствовал к обоим теплую и неизменную привязанность. Со Зверевым его сближали преимущественно практические стороны жизни; он ценил в нем его ум, благородство и готовность содействовать во всяком добром деле. В Губерте его пленял возвышенный склад ума, способность критического анализа, начитанность и благородство убеждений; у него он иногда искал и находил нравственное утешение и поддержку в своих неудачах, которыми композиторское поприще Петра Ильича было обильно почти до последнего десятилетия его деятельности, зато и сам был верным другом и опорой в трудные минуты жизни, которых немало досталось и на долю Губерта.

Кроме неудач с «Воеводой» и «Фатумом», о которых мы уже говорили, Чайковского в то время постигали и другие, в том числе и со второй его оперой «Ундина», написанной около того же времени. История возникновения этой оперы мне мало известна; кажется, Петр Ильич едва ли не случайно набрел на готовое либретто «Ундины», сделанное гр. В. А. Соллогубом для А. Ф. Львова, написавшего на него музыку; но опера эта, поставленная на сцене в Петербурге в 1848 году, не имела никакого успеха и была после двух представлений снята с репертуара, а либретто ее вошло в Смирдинское издание сочинений графа Соллогуба, где Чайковский и нашел его. «Ундина» была, должно быть, написана быстро, потому что к началу 1870 года она была уже совсем готова. В Москве на постановку новой русской оперы тогда нельзя было рассчитывать, и Петр Ильич отослал свою «Ундину» в Петербург, где она была рассмотрена в театральном комитете и забракована безусловно. Чайковский перенес это огорчение сравнительно спокойно, и даже не особенно огорчился, когда, будучи в Петербурге несколько времени спустя и зайдя в театральную контору для получения обратно своей партитуры, ее никак не могли отыскать, так что он и уехал ни с чем. В Москве он рассказывал мне о своей неудаче, и когда я посоветовал ему обратиться в Петербург с письменным запросом относительно своей партитуры, то он решительно отказался, говоря, что это поведет к отставке какого-нибудь маленького чиновника, а ноты все-таки не найдутся, или найдутся как-нибудь случайно. Несколько лет спустя партитура действительно нашлась, Чайковский получил ее и немедленно уничтожил, что, вероятно, случилось бы также, если б он ее получил и ранее, потому что, при его впечатлительности ко всякому неодобрению его сочинений, строгий вотум комитета, вероятно, заставил его возненавидеть свое произведение. «Ундина» осталась почти совершенно не известной даже ближайшим друзьям Чайковского. Вероятной причиной этого была уверенность композитора, что он не встретит между нами особенного сочувствия к избранному им сюжету, который считался у нас гораздо более пригодным для балета, нежели для оперы, а ему всегда было трудно и неприятно отказываться от запавшей ему в душу идеи. Когда партитура оперы была уже отослана в Петербург, то есть корабли уже были сожжены, тогда только он решился сыграть нам кое-что на память, да и то очень немногое. Один нумер из оперы, ария «Ундины», был исполнен в одном из концертов, бывших тогда в Большом театре; между прочим, этот концепт может дать понятие о том, с каким трудом Чайковский завоевывал в то время симпатии публики. Среди различных нумеров программы находились превосходное adagio из его первой симфонии и эта ария, исполнявшаяся не помню кем. В инструментовке арии было введено фортепиано, имевшее довольно сложную и красивую партию, исполнение которой взял на себя Н. Г. Рубинштейн. Несмотря на хорошее исполнение, ни тот, ни другой из этих нумеров не имели и тени успеха; сколько помнится, после adagio раздалось даже легкое шиканье. Итальяномания парила тогда так безраздельно в стенах Большого театра и среди посещавшей его публики, что русскому сочинению трудно было пробить себе дорогу. Только с падением итальянской оперы вкусы публики повернули в другую сторону. Впоследствии ария «Ундины» вошла в музыку к «Снегурочке» Островского, в виде песни Леля «Земляничка ягодка», но так как Чайковский написал ее уже по памяти, то инструментована она была совсем иначе, нежели сначала, и фортепиано