Петр Чайковский: Дневники. Николай Кашкин: Воспоминания о П.И. Чайковском - Петр Ильич Чайковский

партий, по дублирующим инструментам оркестра; быть может, И. А. Клименко с его памятью мог бы также оказать помощь в этом случае, и тогда мы имели бы одним сочинением Чайковского больше.

При тогдашних неблагоприятных условиях для русской оперы «Воевода» не долго оставался в репертуаре и во всяком случае не выдержал десяти представлений, а что-нибудь близкое к этому числу. Несмотря на тень успеха в первом представлении, Петр Ильич тотчас же почувствовал, что настоящего успеха нет и все ограничивалось поощрением его таланта, которому в Москве начали симпатизировать многие из публики, не говоря о музыкантах. Вся тогдашняя музыкальная пресса Москвы заключалась в одном Г. А. Лароше, незадолго перед тем начавшем свою деятельность и писавшем в «Современной летописи», издававшейся при «Русском вестнике». Я, старейший из московских музыкальных рецензентов, в то время безусловно бездействовал в печати, прекратив журнальное сотрудничество со времени начала учительства при Музыкальном обществе в 1863 году. Г. А. Ларош ограничился очень небольшой статейкой по поводу «Воеводы», в которой отнесся к опере очень холодно и лишь в общих выражениях. Последнее обстоятельство, то есть пренебрежительная краткость отзыва, страшно обидело автора, жаждавшего не похвал, на которые он и не надеялся, а строгого хотя бы, но внимательного и дельного разбора, ибо ниоткуда иначе он и не мог его ждать в печати. Огорчение дошло до того, что он поссорился со своим любимым другом и товарищем чуть не на целый год; это была первая и последняя ссора в их жизни, сколько я знаю. Относительно неуспеха «Воеводы» Петр Ильич скоро утешился и уже занят был другими оперными проектами.

1869 год был вообще годом неудач для Чайковского. У него была уже написана большая оркестровая фантазия «Фатум». По моему мнению, в содержании фантазии было нечто автобиографическое, хотя сам композитор не намекал об этом ни одним словом, а я также не стану высказывать своих предположений. Перед самым исполнением фантазии С. А. Рачинский, бывший большим почитателем таланта Чайковского, предложил ему взять эпиграф для фантазии из Батюшкова, на что автор и согласился. «Фатум» был исполнен 15 февраля в концерте Музыкального общества с посредственным успехом; всего более понравилась в сочинении вторая тема, широкая и певучая, она потом сделалась основой дуэта Андрея и Наташи в последнем акте «Опричника». Стихотворение Батюшкова, послужившее эпиграфом «Фатума», было следующее:

Ты знаешь, что изрек

Прощаясь с жизнию седой Мельхиседек?

Рабом родится человек,

Рабом в могилу ляжет,

И смерть ему едва ли скажет,

Зачем он шел долиной скудной слез,

Страдал, терпел, рыдал, исчез.

Разумеется, в эпиграфе этом только обозначается общее настроение «Фатума», да и то далеко не совсем верно, а публика и пресса увидели в этом программу и начали в музыке отыскивать седого Мельхиседека и т. д. Особенно жестокой, хотя едва ли не слишком придирчивой критике подверг «Фатум» Μ. А. Балакирев, искренно любивший и ценивший автора фантазии, но расходившийся с ним значительно во взглядах на музыку. В особенности эпиграф из Батюшкова подавал повод к бесконечным шуткам петербургского музыканта, во что бы то ни стало хотевшего видеть непосредственную связь между приведенными стихами и музыкой. Разумеется, все это делалось самым дружеским образом в квартире Н. Г. Рубинштейна, при самом композиторе и в кругу его друзей, немало смеявшихся остроумным выходкам и музыкально-литературным сопоставлениям критика. Впоследствии Петр Ильич сжег партитуру «Фатума», но ее возможно восстановить вполне по оставшимся оркестровым партиям. Обстоятельство это, конечно, было известно автору, и акт сожжения был простым удовлетворением временного раздражения, заставившего уничтожить также вполне оконченную оперу «Ундина», написанную после «Воеводы» и бывшую известной только членам тогдашнего театрального комитета в Петербурге, забраковавшего ее.

Сближению с Μ. А. Балакиревым отчасти содействовало письмо, которое Петр Ильич напечатал в № 23 «Современной летописи» за 1869 год. После выхода А. Г. Рубинштейна из Петербургского музыкального общества и консерватории в 1867 году Μ. А. Балакирев, по его же указанию, сделался дирижером концертов Общества и вел их два сезона с большим успехом, пропагандируя в особенности сочинения молодых русских композиторов, в том числе и Чайковского. С Н. Г. Рубинштейном Μ. А. Балакирев был в очень хороших отношениях; в одном из петербургских концертов Н. Г. Рубинштейн сыграл два фортепианных концерта: A-dur Листа и d-moll Литольфа и продирижировал симфонию своего брата «Океан», а Μ. А. Балакирев должен был продирижировать одним из концертов Музыкального общества в Москве и даже приехал было с этой целью, но не помню какое совершенно не зависящее от Н. Рубинштейна обстоятельство заставило отложить этот концерт.

В конце сезона 1868/69 года в среде петербургской дирекции Музыкального общества восторжествовало направление, враждебное г. Балакиреву с его национальными стремлениями, так что последнему пришлось покинуть капельмейстерское место при Обществе. Петр Ильич всегда с большой горячностью относился ко всяким явлениям, касавшимся области русской музыки; в данном случае все его симпатии находились на стороне талантливого русского музыканта, незаслуженно вынужденного покинуть пост, дававший ему возможность широкой деятельности и влияния на музыкальное дело. Как только Петр Ильич узнал о совершившемся удалении Μ. А. Балакирева, он тотчас же написал горячее, полное негодования письмо, о котором я упомянул выше. Письмо это оканчивалось так: «Г. Балакирев может теперь сказать то, что изрек отец русской словесности, когда получил известие об изгнании его из Академии Наук: «Академию можно отставить от Ломоносова, – сказал гениальный труженик, – но Ломоносова от Академии отставить нельзя». – Впрочем, в Москве очень многие негодовали на поступок с Μ. А. Балакиревым, а Н. Г. Рубинштейн даже предложил ему свое участие в качестве пианиста в концертах Бесплатной школы, во главе которой стоял г. Балакирев. Письмо Чайковского произвело значительное впечатление благородной горячностью и искренностью тона; В. В. Стасов перепечатал его в «С.‐ Петербургских ведомостях» со своим послесловием и дополнением в том же духе. У нас в Москве мы все одобрили поступок Чайковского, хотя в нем как будто и заключалось объявление войны Петербургскому музыкальному обществу, то есть тогдашнему составу его дирекции.

Позднею весной 1869 года Μ. А. Балакирев приехал в Москву и поселился на Воздвиженке, в двух шагах от консерватории, помещавшейся тогда на той же улице, и мы часто виделись; вероятно, к этому времени относятся и те шутки по поводу «Фатума», о которых я упоминал. Нужно прибавить, что Μ. А. исполнил перед тем «Фатум» в одном из последних концертов Музыкального общества, бывших под его управлением. Μ. А. Балакирев, Чайковский и я были большими любителями длинных прогулок пешком и совершали их