Наброски пером (Франция 1940–1944) - Анджей Бобковский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Русские вроде бы медленно продвигаются вперед и находятся в 225 км от польской границы. Есть и такие, кто этому радуется. Кроме того, они дали польскому правительству 300 миллионов рублей кредита, за который когда-нибудь… Нет, это пораженческие мысли, так нельзя думать. Что не мешает мне думать, что… В общем, все в приподнятом расположении духа (ума, это выше наших сил), и опять почти всем кажется, что война закончится в этом году. Я так не думаю.
31.1.1942
Гитлер вчера выступил с речью. Я купил сегодня «Паризер Цайтунг», чтобы иметь текст in extenso[464]. В принципе, он говорил то же, что и всегда, но уже ничего не предсказывал. Наоборот, обобщал. Ich weiss nicht. Ich kann an diesem 30. Januar nur eines versichern: Wie dieses Jahr ausgehen wird, weiss ich nicht. Ob damit der Krieg sein Ende nimmt, weiss ich nicht[465]. Очень интересно это «не знаю», однако оно имеет волшебную силу, все, кто читает речь, говорят: «Ага, а я знаю…» Конец тоже в минорном тоне: Herrgott, gib uns die Kraft, dass wir uns die Freiheit erhalten, unserem deutschen Volk, unseren Kindern und Kindeskindern, und nicht nur unserem deutschen Volk, sondern auch den anderen Völkern Europas. Denn es ist ein Krieg für ganz Europa und damit wirklich für die ganze Menschheit[466]. Было бы лучше, если бы он меньше думал о других людях и не заботился бы о человечестве. Человечество никогда не бывает таким несчастным, как тогда, когда кто-то начинает о нем заботиться. Еще никогда ничего хорошего из этого не выходило. Может, перестали бы наконец рождаться так называемые Великие Люди и устраивать войны «во имя всего человечества».
Гораздо интереснее отчет Французского банка за 1941 год. Кредиты, предоставленные правительству Банком Франции (просто деньги, напечатанные и отданные правительству), составляли в 1940 году 80 миллиардов франков и возросли в 1941 году до 150 миллиардов, то есть в течение двух лет Банк Франции сделал правительству инъекцию на сумму 230 миллиардов — бумаги. Циркуляция банкнот дает еще более интересную картину: 1939-й — 151,4 миллиарда; 1940-й — 218,4 миллиарда; 1941-й — 266 миллиардов. Печатают бумагу, в то время как вся страна экономически мертва. Франция вошла в период полной инфляции, причем галопирующей инфляции. Цены пошли вверх, но самым удивительным является то, что они не выросли пропорционально увеличению количества денег и в большинстве случаев, как правило, сохраняются на границе здравого смысла. Несмотря на это, инфляция все еще неощутима. Никакого сравнения с Польшей, где уровень цен совершенно запредельный. Почему? Почему снижение стоимости денег и их покупательной способности было до сих пор относительно мягким? Загадка кроется во французской психике. Со времен революции во Франции не было инфляции. Была девальвация, но инфляция пока неизвестна. Франк по-прежнему котируется, и, несмотря на то, что он все меньше стóит, среднестатистический француз не боится еще откладывать франки и считать сумму в пять тысяч une petite réserve или даже une petite fortune[467]. Франк обесценивается, девальвируется с каждым днем все больше, но пока еще девальвация не закралась в душу. Люди верят в него и не могут смириться с тем, что еще немного, и с франком может произойти то же, что случилось с немецкой маркой после предыдущей войны. Мало того, они верят во франк до такой степени, что не считаются с тем, что после войны все европейские валюты, а вместе с ними и франк просто рухнут, будучи связанными с маркой. Поэтому Франция по традиции экономит, как она делала раньше, и набивает старые чулки и матрацы бумагой. На здоровье! Сейчас переходный момент, который в то же время и самый приятный период инфляции. Физическая инфляция уже есть, психической еще нет. В обращении, по карманам, в мешочках за пазухой много банкнот по тысяче франков, и каждой купюре придается большое значение, ее ценят и еще считают, что un billet c’est quand même quelque chose[468] (un billet в разговорной речи означает 1000-франковую купюру). Француз откладывает, причем не что-нибудь, а именно банкноты. Это тоже своего рода национальная черта, а вследствие этого сегодня и еще некоторое время французы будут выводить деньги из обращения, ослабляя тем самым последствия печатания бумажных денег, то есть монетарной инфляции. Инфляция похожа на уродливую болезнь. Ее можно разделить на три стадии (Вагеманн{22}. «Wo kommt das viele Geld her?»[469]).
Первая стадия инфляции заключается в производстве (т. е. печатании) денег, которые используются для покрытия бюджетного дефицита государства. Этот вид инфляции влияет только на определенную часть социального дохода, и, как это бывает с первыми последствиями определенного заболевания, он не опасен до тех пор, пока не появятся другие симптомы инфляции.
Болезнь денег становится более опасной, когда к ней присоединяется вторичная форма инфляции, похожая на микроба, проникающего в кровь: инфляция кредита. Она заключается в производстве денег с помощью кредитного механизма, который вызывает спекуляции с ценными бумагами, золотом, валютой и товарами.
Третья стадия — самая опасная. Третья стадия инфляции — это явление, заключающееся в постоянно растущей скорости денежного обращения, «инфляции наличных денег», то есть инфляции, которая возникает, когда население немедленно обменивает свои деньги, свои накопления на покупки. Одним словом, немедленная замена денег на товар — на что угодно, только бы избавиться от денег. Эти три стадии будут менее ощутимыми при нормальной экономике, то есть когда на рынке есть достаточное количество товара. В свою очередь, при общем отсутствии и нехватке продуктов всех видов, каждая из стадий ощущается гораздо сильнее. Цены растут вдвойне, с одной стороны, в результате избытка денег, с другой стороны, вследствие нехватки всего. Во Франции пока еще, с одной стороны, делают сбережения, то есть уменьшается денежный поток, с другой стороны, на рынке пока еще есть товары. Отсюда мягкость и задержка реакции. А в какой стадии инфляции находится Франция? Посмотрим.
Первую стадию Франция прошла очень быстро еще в 1939–1940 годах. Несмотря на все ее богатства, сумма, которую нужно было накопить для ведения войны, была не только выше налоговых возможностей, но и выше поглощающей способности рынка капитала. Поэтому у Банка Франции не было другого выхода, кроме как
