Реквием по Марии - Вера Львовна Малева

уборной. Она была заполнена изумительными хризантемами таких форм, такой очаровательной пастельной окраски, каких ей никогда еще не приходилось видеть.

— Господин Густав приказал вынести все цветы за исключением его корзины, — заметив ее удивленные взгляды, поторопилась объяснить Фреда. — «Мои цветы для Чио-Чио-Сан», — сказал он.

«Безумец! Можно ждать, что выписал их прямо из Японии». И улыбнулась счастливой улыбкой.

— Aber das ist unmöglich, — лукаво подмигнула она Фреде.

— Возможно, господин Густав несколько иного мнения, — проговорила та.

— Господин Густав иногда ведет себя чисто по-детски, — сказала Мария. И все же этот странный каприз доставил ей величайшую радость. Чувствуя себя бесконечно счастливой, она живо поднялась с кушетки и приблизилась к столу. От цветов исходил горьковатый свежий аромат. Среди стеблей она увидела конверт. Что может написать Густав? Что можно еще сказать, подарив такие прекрасные цветы и отдав столь высокомерное распоряжение? Она открыла конверт не торопясь, без спешки, которую обычно вызывает волнение. Наверное, банальные, подходящие к случаю поздравления. Или, может, нашел еще какой-то способ удивить?

«Мисси, дорогая. Объятия и поцелуи ждут тебя на торжественном ужине, который мы, ближайшие твои друзья, даем сегодня в честь самой выдающейся певицы Вены. Эти цветы, однако, хочется, чтоб ты получила от меня и только от меня, поскольку для меня сегодняшний день является не только днем блестящей премьеры моей милой цингареллы. Сегодня настал день, которого я долго ждал, ждал, чтоб сказать, что люблю тебя сильнее, чем могут представить все режиссеры и драматурги мира, вместе взятые. И намереваюсь сегодня сообщить об этом всему миру. Я долго ждал этого дня и имею на него право!

Твой навсегда Густи».

VIII

Иногда, в редкие свободные минуты, да и то свободные не в прямом смысле слова, поскольку мысль ее работала непрестанно, она, то ли разучивая новую роль, то ли размышляя о возможностях новой интерпретации известной, если не архиизвестной, публике партии, точнее говоря, когда она оставалась одна в своей просторной квартире, Мария бродила по комнатам, уставленным красивыми и элегантными вещами, то дотрагиваясь рукой до полированного комода, на поверхности которого отражалась бесконечная загадочная игра света и тени, то щупая бархатисто-мягкие гардины, смягчавшие слишком сильный свет, льющийся из высоких окон. То останавливалась перед одним из бесчисленных зеркал, откуда на нее смотрела молодая привлекательная женщина, одетая в роскошное домашнее платье или воздушный пеньюар. С ухоженным, но слегка усталым лицом, на котором особенно выделялись лучистые темные глаза. От всего ее облика веяло утонченностью и элегантностью. Она ли это? Ее ли эта дорогая, изысканная оправа? Впрочем, единственно реальным в ее жизни был труд, каждодневный, непрестанный, порой от вечерней до утренней зари, поскольку она снова начала сниматься в кино, а съемки чаще всего проходили в ночное время. И что может быть более реальным, чем результаты этого труда, воплощенного в новой роскошной мебели и пушистых коврах под ногами? И все же душевного покоя она не находила, душу все чаще охватывали мучительные угрызения совести. Смотрела сквозь кружевную ткань занавески на шумную, элегантную улицу, утопающую в солнечных лучах или в свете неоновых ламп, а видела перед собой жалкий домик в нижней части Кишинева, пыльный дворик и бедные улочки, расставаться с которыми не желали родители. Мама писала, что уже второй год было наводнение и вода затопила всю низину вплоть до Вистерничень. Даже в их двор, находившийся значительно выше, вода подобралась до самого крыльца. В ответных письмах Мария снова настаивала на том, чтоб они переехали в лучшее место, нашли более приличный домик, хотя бы где-нибудь возле площади святого Ильи. Но мама неизменно отвечала, что им вполне хорошо и в старом доме. Что бы они делали сейчас, когда остались только вдвоем с отцом, без старых добрых соседей, к которым привыкли за столько лет жизни. И потом, здесь у нее на руках умер Ионел. Отсюда и они с Лялей отправились в широкий свет. И отцу недалеко от вокзала: есть работа, нет работы, он все равно каждый день отправляется в Вистерничень. Не потому, что испытывают в чем-то недостаток, сейчас на деньги, которая она присылает, живут по-человечески. Но он так привык. Не может, чтоб не отправиться на вокзал, не разузнать последние новости. И подставить плечо под мешок, когда потребуется. Читая эти письма, Мария словно видела перед глазами сухонькое лицо мамы с выражением смирения перед судьбой, которое не покидало ее все время, пока она была в Кишиневе. Может, прав был неня Миту? Разрыв между ними, наверное, в самом деле так велик, что никаким клеем не склеишь. Она посылала деньги и в Кишинев родителям, и Ляле в Бухарест, где та получала жалкие гроши в своем варьете. Но беспокойство, ощущение вины перед ними ни на минуту не оставляли ее, и она старалась с головой окунуться в работу, чтоб справиться с душевными муками.

И если б только это! Замужество, в общем-то счастливое, не сумело окончательно избавить ее от страхов и волнений. В артистическом мире супружеская жизнь отличается особыми неписаными законами и правилами. Не идет ни в какое сравнение с размеренной монотонной жизнью, которую она вела до сих пор и к которой привыкла. Проходили не только дни, но порой целые недели, когда они не виделись с Густи. Репетиции, гастроли, премьеры, сдачи, съемки на натуре. Самые разные обстоятельства то и дело разлучали их. Возвращаясь из Стокгольма или Брюсселя, переполненная впечатлениями, все еще переживающая успех, восхищение и овации публики, она более всего желала поделиться впечатлениями — но дома никого не было. Густав находился в Граце, в Зальцбурге или где-нибудь еще на съемочной площадке. Вместо теплых рук мужа, вместо ласковых взглядов, вместо его живого дыхания она находила лишь записку, в которой выражались эта любовь, эта ласка, эта нежность. И только не слышалось в квартире его голоса: «Дорогая цингарелла, Мисси, милая».

И снова она принималась бродить по элегантным комнатам, хотя ничто ее не радовало, ничто не привлекало. Густав, хоть и не был из тех героев-любовников, которые сводили с ума молоденьких посетительниц кинопремьер, все же выглядел очень представительным мужчиной, воспитанным и любезным. В темноте одиноких ночей, когда сердце и чувства