Преображение мира. История XIX столетия. Том II. Формы господства - Юрген Остерхаммель

жестких репрессий против всех оппонентов, но со временем он проявил бóльшую готовность к либерализации и создал рамки, в которых спокойно развивалось буржуазно-капиталистическое общество Франции. Напротив, поражение революционеров в Венгрии, где национальная автономия была в центре всех требований, впечатляет. Поскольку венгерские революционеры были единственными, кто располагал достаточным вооружением, конфликт здесь не мог не перерасти в войну между Венгрией и упрямой имперской державой Австрией. Россия пришла к ней на помощь в знак контрреволюционной солидарности. В Венгрии революция закончилась в августе 1849 года формальной военной капитуляцией, в отместку страна была порабощена. Все следы революции должны были быть стерты, конечно, с благосклонного согласия некоторых венгерских магнатов. Венгерские офицеры были отданы под трибунал; массово применялось жестокое наказание в виде принудительных работ в цепях (австрийский эквивалент ссылки на тропические острова). Включая жертвы с австрийской стороны, только в Венгрии в 1848–1849 годах погибло около 100 тысяч солдат, в дополнение к тысячам крестьян, убитых в ходе этнических столкновений в придунайском регионе[720].

Наконец, если поместить «неудачу» революции 1848 года в более отдаленную временную перспективу, она становится менее однозначной. Мы можем только предполагать, что произошло бы, если бы революция удалась. Франция осталась бы республикой, причем с непримиримыми разногласиями. Если бы итальянские и венгерские повстанцы победили, империя Габсбургов распалась бы как многонациональное государство, а в Германии ускорилось бы движение в сторону конституционного государства и более широкого участия в политической жизни. Однако следует различать последствия революции в ее реально случившемся виде и последствия, которые могла бы иметь победившая революция. Консервативные олигархии, пережившие бурю, отреагировали неоабсолютистской политикой, которая не оставляла сомнений в том, где находится власть – особенно усилившаяся военная мощь, – но тем не менее была готова идти на уступки. Такими уступками, хотя и в совершенно разных формах, были поиск Наполеоном III одобрения народа, австрийское умиротворение венгерской верхушки в конституционном «компромиссе» 1867 года (который был бы невозможен без военного поражения от Пруссии в предыдущем году) и предоставление всеобщего и равного избирательного права мужчинам в конституции Германской империи 1871 года. Вторым, столь же необратимым долгосрочным последствием стало то, что многие социальные группы научились облекать опыт политизации, который часто оказывался неожиданным для них самих, в более прочные институциональные формы. Поэтому годы европейской революции знаменуют собой поворотный пункт в развитии «от традиционных форм коллективного насилия к организованному отстаиванию интересов»[721].

Революции 1848 года не были глобальным событием. В этом заключен их глубочайший парадокс: величайшее европейское революционное движение между 1789 и 1917 годами осталось крайне ограниченным в своем глобальном влиянии. Оно не было воспринято как маяк за пределами Европы. В отличие от Французской революции, оно не сформулировало никаких новых универсальных принципов. В 1848 году постоянные контакты континентальной Европы с остальным миром были менее многочисленными и плотными, чем пятьюдесятью годами ранее или позже, и поэтому возможные каналы передачи информации были редкими и узкими. Наиболее важной стала трансатлантическая эмиграция. США с удовольствием принимали беглых «людей сорок восьмого года» и видели в этом подтверждение собственной прогрессивности. Лайош Кошут прибыл в США через Османскую империю в конце 1851 года и был прославлен там как герой. Помилованный императором Францем Иосифом в 1867 году, он оставался в изгнании в Верхней Италии до самой смерти. Карл Шурц, участник Пфальцско-Баденского восстания 1849 года, стал одним из самых влиятельных лидеров недавно основанной Республиканской партии в США, был генералом во время Гражданской войны, сенатором с 1869 года и министром внутренних дел в правительстве Германии в 1877 году (до 1881‑го). Густав фон Струве, несколько менее гибкий и успешный, чем Шурц, был активен в военном отношении в Южном Бадене, а также в долине Шенандоа и гордился тем, что участвовал в двух великих битвах человечества за свободу[722]. Менее значительный революционер – саксонский капельмейстер Рихард Вагнер – эмигрировал и вновь объявился в Германии только в 1864 году[723]. Трудно оценить, в какой степени эмиграция из Центральной Европы, которая резко возросла после середины века, была обусловлена политическими мотивами. Однако бесспорно то, что революция вызвала значительную утечку мозгов в более либеральные страны Европы и в Новый Свет и что многие эмигранты увезли с собой свои политические идеалы[724].

В 1848–1849 годах две державы на периферии Европы, Великобритания и Россия, выступавшие как важнейшие мосты, соединявшие Европу с другими континентами, были менее вовлечены в революционные события, чем в предшествующий период, когда Наполеон – так или иначе продолжатель Французской революции – вошел в Москву с армией в 110 тысяч солдат. В России в 1848 году все оставалось спокойно; в Англии чартизм, слабо организованное массовое движение маленьких людей, борющихся за защиту традиционных прав против «произвола правительства», уже достиг своего пика в 1842 году и вновь вспыхнул в 1848‑м без каких-либо результатов, хотя идеи и язык радикализма не полностью исчезли из британской политической культуры. Нерадикальные политические движения в британской общественности поздравляли себя с безупречным функционированием собственных институтов в 1848 году. Самые беспокойные народы в двух великих империях – ирландцы здесь, поляки там – оставались по западноевропейским стандартам того времени спокойными. Хотя несколько сотен ирландских повстанцев были отправлены в качестве наказания в колонии. Это дает первую отсылку к имперскому контексту[725]. Как часто бывало в прошлом, британское правительство использовало удобное средство – депортацию, чтобы избавиться от смутьянов без кровопролития. Однако к этому времени многие жители колоний устали от того, что их страны превратились в отдаленные тюрьмы британского государства. В 1848–1849 годах в Австралии, Новой Зеландии и Южной Африке прошли бурные многотысячные демонстрации против судов с каторжниками. Таким образом, если британское государство успешно сдерживало чартистов и мятежных ирландцев, высылая их, это вызвало нежелательную реакцию в других частях империи.

Еще одна связь между мировой империей и предотвращением революции внутри страны касалась финансов. Власть имущие в Лондоне понимали, что увеличения налогового бремени на средний класс необходимо избежать любой ценой. Такая мера могла иметь различные последствия. Если налоговое бремя увеличивалось в колониях (как на Цейлоне/Шри-Ланке в 1848 году), возникал риск налоговых протестов классического типа, известных также в Европе, и их можно было взять под контроль только с помощью репрессий. Там, где колониальное государство удешевляло свое присутствие за счет сокращения персонала (как в Канаде), уверенные в себе поселенцы могли заполнить этот пробел. В Индии одним из мотивов аннексии Пенджаба в 1848–1849 годах послужило то, что это умиротворило слывшую неспокойной границу и снизило расходы на оборону. Хотя искры европейских революций и не долетали