Рассказы и повести - Виктория Токарева

- Тань, а за что ты его палкой-то стукнула? - поинтересовалась Фрося.

- Да так... В коллектив хотела вовлечь...

Танька пошла к мотоциклу.

- Это Коли Канарейкина дочка, - сказала Фрося.

- Ну и молодежь... - Громов покачал головой.

- Тань, как отец? - поинтересовалась Фрося. - Техникум кончил?

- Да нет! За второй курс только сдавать будет! Мне как отсюда ближе? Через площадь или по мосту?

- По мосту. Тебя тут мальчик какой-то искал.

- Это Мишка, - обрадованно догадалась Танька. - А где он?

- В милиции...

За столом сидел сержант Ефимов. Против него на потертой скамейке сидел Мишка.

Ефимов пил чай и звонил по телефону, придерживая трубку плечом. Он набрал две цифры и спросил:

- Петров? Привет, Петров! Ефимов из Верхних Ямок. Вам новую форму завезли?

- Да ты про дело спрашивай! - вмешался Мишка. Про дело!

Ефимов отмахнулся от Мишки.

- А Коростылеву завезли. Нам всегда в последнюю очередь.

- Там человек, может, насмерть разбился. А он про шмотки треплется! возмутился Мишка.

Ефимов отхлебнул чай и спросил:

- Петров, там у тебя на участке аварии не было? Ну да, я знаю, что сообщили бы. Ну, пока... - Повернулся к Мишке: - Тебе же говорят: в нашем районе сегодня никаких аварий не было. Не бы-ло! Чаю хочешь?

- А может, она через Лещевку поехала? - волновался Мишка. - Позвони, а? Не мог же человек вот так никуда не деться...

Ефимов налил себе чай. Закусил печеньем. Набрал две цифры.

- Сидоров! Ефимов из Верхних Ямок. Вам новую форму завезли?.. Завезли? А нам нет...

В это время в комнату заглянула Танька.

- Вот она! - подскочил Мишка.

Ефимов положил трубку.

- Здрасте, - поздоровалась Танька. - Миш, поехали! А то поздно уже.

Мишка поднялся и твердо поглядел в глаза Ефимову:

- Официально заявляю: эта гражданка угнала мой мотоцикл!

- Миш, да ты чего? - оторопела Танька.

- Я с вами не разговариваю, - официально сказал ей Мишка. - Вы не вмешивайтесь. Пишите! - велел он Ефимову. - Она угнала мой мотоцикл.

- Чего это я буду писать? Сам и пиши, - сказал Ефимов.

- Совсем одурел, - Танька пожала плечами.

- А ты что думала, у нас личная собственность законом охраняется! сказал Мишка.

- Ну и жлоб же ты, Мишка...

- А вы, гражданочка, садитесь, - предложил Ефимов Таньке.

Танька села.

- Пиши! - Ефимов дал Мишке чистый листок.

- И напишу. - Мишка подвинулся к столу и стал писать.

Танька и Ефимов ждали.

- Девочка, тебе Егор Канарейкин родственник?

- Дедушка...

Ефимов разглядывал Таньку, потом спросил:

- Значит, ты Коли Канарейкина дочка?

- Да...

- А Коля, значит, на Ляльке женился...

- Ну да... На маме...

- Гляжу и не пойму, на кого ж ты похожа... Вроде и на него и на нее. Как мама, все такая же певунья?

- Да когда ж ей петь? На ней коровник в семьдесят коров. Да нас двое. Я-то уже взрослая, а за Вероникой глаз да глаз нужен. Знаете, такой возраст...

- "Взрослая"... - передразнил Мишка. - Вот!

Мишка поднялся и положил перед Ефимовым заявление.

- Ознакомляю. - Ефимов поднял на Таньку глаза и стал читать: - "Гражданка Канарейкина Татьяна Николаевна, потеряв женскую гордость и скромность, украшающую советскую девушку, бегает за летчиком аморального поведения и с этой целью угнала принадлежащий мотоцикл марки "Молния", номерной знак 11-17. Михаил Синицын".

Ефимов с некоторым сомнением посмотрел на документ. Сказал:

- Немножко не по форме. Ну ладно. Можете быть свободны.

- Пошли, - сказал Мишка Таньке.

- Вы идите, а гражданочку Канарейкину нам придется задержать, - сказал Ефимов.

- Как - задержать? Нам еще до Бересневки сто десять километров пилить.

- Ну как же... Ты обвиняешь человека в воровстве. По всем советским законам мы должны передать дело в суд, - объяснил Ефимов.

Танька испуганно стала шить глазами.

- В каком воровстве? - искренне удивился Мишка.

- Ты же написал, что Канарейкина угнала твой мотоцикл?

- А... Нет... Она не угоняла. Я ей сам дал.

- Значит, сам?

- А то... Зачем же ей красть? Она против меня живет. Улица Коккинаки, семь. А я - улица Коккинаки, четыре. От моего дома до ее - вот как отсюда досюда. Я ей крикнул: "Хочешь покататься?" Она говорит: "Давай!"...

- Покататься... А права у нее есть?

- Нет, - пискнула Танька.

- А она и не ездила. Я ей говорю: "Хочешь покататься?" Она говорит: "Давай!", а я говорю: "Не дам, у тебя прав нету", и сам ее в город привез. А мотоцикл на аэродроме поставил.

- Так чего ж тогда людям голову морочишь? - нахмурился Ефимов.

- Пошутил, - Мишка чистосердечно улыбнулся.

- Ну ладно, шутник, - Ефимов выкинул заявление в корзину. - Еще раз пошутишь, я тебе пятнадцать суток влеплю и наголо обрею.

Шел дождь. Мишка и Танька стояли под деревом. Крона плохо защищала от дождя. Танька промокла и мелко дрожала.

- На! - Мишка снял пиджак. Не глядя, протянул Таньке.

- Мне не холодно, - гордо отозвалась Танька как советская девушка, не потерявшая скромность и гордость.

- Как хочешь...

На шоссе показались огни фар. Мишка подхватил канистру и выскочил на дорогу. Замахал руками. "Москвич" стал. Оттуда высунулся шофер.

- Налей бензинчику, - попросил Мишка. - Бензин кончился. - Мишка кивнул на сиротливо стоящий на обочине мотоцикл.

- А шланг есть?

- Нету.

- И у меня нет, - сказал шофер.

- Ну, извини.

Мишка вернулся к Таньке.

- Надо самосвал останавливать, - сказал он. - Там болт внизу, отвинтишь, и порядок. Там бак с болтом. Понимаешь?

- Ага, - сказала Танька, клацая зубами.

- На! - Мишка опять протянул пиджак. - А то дрожишь как с похмелья.

- Тогда и ты возьми половинку.

Стояли под пиджаком, прижавшись. Дождь шуршал в листьях.

- Жлоб ты все-таки, Мишка, из-за какой-то паршивой мотоциклетки готов на весь свет человека охаять, - сказала Танька.

- Я же за тебя волнуюсь, дура, - возразил Мишка. - Он тебе голову заморочит и бросит. Будешь потом на всю жизнь несчастная...

- Ты лучше за свою Малашкину волнуйся. А мы с Валерием Иванычем и без твоих советов проживем.

- А за Малашкину чего волноваться? Она человек верный...

Дед Егор не спал, когда в темноте в дом осторожно прокралась Танька.

- Ты где это шатаешься? - настороженно поинтересовался он.

Танька проворно вскарабкалась на печь, уютно устроилась.

Полежала, послушала ночь. Мерно тикали ходики, откусывали от вечности секунды и отбрасывали их в прошлое.

- Дедушка, - тихо спросила Танька, - а ты бабушку за что полюбил?

- А она меня приворожила.

- Как? - Танька приподнялась на локте.

- Травой присушила... Как-то сплю, слышу, коты под окнами разорались. Высунулся, хотел шугануть, а тут меня за шею - цап! И вытащили. Связали. В рот кукурузный початок, а на палец какую-то травку намотали. Гляжу: двое надо мной ногами дрыгают и поют. А на другую ночь мне Евдокия приснилась. Будто идет среди берез вся в белом. Как лебедь. Думаю: с чего бы это она мне приснилась? Я ее вовсе не замечал. А потом уже после свадьбы она мне созналась, что приворожила. Братья Сорокины за бутылку самогона провернули это мероприятие.

- А какая, песня? - спросила Танька.

- Вот чего не помню, того не помню... И Дуню не спросишь.

Танька задумалась...

И представилась ей такая картина.

...Летчик сидит на круглой поляне, как пастушок, и играет на трубе. Вдруг в кустах душераздирающе завопили коты.

- Кыш! - припугнул летчик и бросил в кусты консервную банку.

Коты заорали еще пуще. Тогда летчик поднялся... пошел в кусты, и в этот момент кто-то схватил его за ноги.

А дальше было так: летчик лежал в траве связанный, с кукурузным початком во рту, а два одинаковых деда в валенках вытанцовывали над ним и пели: "Ходи баба, ходи дед, заколдованный билет..."

Деды положили руки друг Другу на плечи и пошли легкой трусцой, перетряхивая ногами и плечами, как гуцулы.

Светало. Летчик не спал. Он лежал одетый на кровати в общежитии, глядел в потолок. Слушал многоголосье Кешиного храпа.

Потом встал, достал из-под кровати футляр, осторожно извлек оттуда трубу. Вышел в окно. Так было короче.

Солнце всходило над полем, и в его лучах каждая травинка казалась розовой. Стояла такая тишина, будто сам господь бог приложил палец к губам и сказал: "Тес..."

Летчик сел на пустой ящик из-под лампочек, вскинул трубу к губам и стал жаловаться. Он рассказывал о себе солнцу и полю и каждой травинке, и они его понимали.

- Слышь? - Фрося толкнула Громова в бок.

- А? Что? - проснулся Громов.

- Опять хулиганит, - наябедничала Фрося.

Громов прислушался.

В рассветной тишине тосковала труба.

- Который час? - спросил Громов.

- Шести еще нету.

- Ну это уж совсем безобразие!

Громов вылез из-под одеяла и стал натягивать брюки. Вышел на улицу.

Восход солнца, красота земли и высокое искусство трубача явились Громову во всей объективной реальности. Но Громов ничего этого не видел и не слышал. У него были другие задачи.