Рассказы и повести - Виктория Токарева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
НЕРОМАНТИЧНЫЙ ЧЕЛОВЕК
Говорят, что молодость - самое счастливое время в жизни. Это говорят те, кто давно был молод и забыл, что это такое.
Молодость - полутрагическое состояние, когда понимаешь, что зачем-то явился на белый свет. А вот зачем?
В молодости не ценишь то, что у тебя есть, и все время хочется чего-то другого. А где это другое? Какое у него лицо?
Танька Канарейкина училась на крепкое три, по поведению четыре. После десятилетки устроилась работать почтальоном, развозила почту. На велосипеде.
Люди любят получать письма. Телеграмм боятся, а письма любят. И Таньку любили, по двум причинам: за письма и за песни.
Едет на велосипеде и поет. Танька маленькая, а песня звонкая - до самого неба. И кажется, что сама песня колесит по земле, по Калининской области, средней полосе.
Известно, что растительный мир имеет свое растительное сознание и понимает музыку. Поэтому в колхозе "Краснополец", откуда происходила Танька, был самый высокий надой молока и пшеница поспевала три раза за лето.
Председатель колхоза Мещеряков четвертый год завоевывал переходящее красное знамя и сам держался скромно. Он уже мог себе позволить быть простым и скромным. Как все великие.
Таньке Канарейкиной шел семнадцатый год. Первые пятнадцать проскочили в незатейливом счастье, каким и бывает настоящее счастье. А в последние два года Танька заметила, что жизнь ее остановилась с туповатым выражением, как козел Онисим перед забором после сна. Каждый следующий день повторял предыдущий с теми же поворотами, как дорога от Бересневки до Глуховки: сначала Сукино болото, в болоте плюшевые камыши. Потом въезжаешь в лес и знаешь: за елью муравейник величиной с избу. И точно: вот ель. Вот муравейник. А в муравейнике - те же самые муравьи, что вчера, позавчера и в прошлом году. А даже если и другие, их все равно не отличишь от прежних. Муравьи и муравьи. За лесом - деревня. Возле крайней избы - бабка Маланья в галошах и в черном ватнике, а возле нее собака Сигнал, лает и челюстями клацает, как будто произносит: "Габ"... Не "гав", как все, а именно "габ". Бабка Маланья говорит Сигналу безразлично: "Чу, бес", - а сама смотрит в сторону Таньки, вроде письма ждет. А чего ждать, когда вся ее родня и знакомые живут через дорогу. А вот стоит, и смотрит, и ждет. Сигнал говорит: "Габ". Маланья говорит: "Чу, бес" - и смотрит с надеждой из-под платка, опущенного на самые брови. И так каждый день и всю дальнейшую жизнь.
Когда Танька думала об этом, становилось тоскливо, и она пела очень громко: "Три месяца лето, три месяца осень, три месяца зима, и вечная весна..."
Песня совершенно не подходила по смыслу к Танькиному настроению, но была красива сама по себе, и Танька заливалась на всю округу. Птицы переставали петь на ветках, говорили друг другу: "Танька поет". И слушали в одинаковых позах.
Маленькая гадина змея-медянка думала про себя:
"Танька поет". Влезала на горячий камень и поднимала голову.
В поле косили бабы. Заслышав песню, отвлекались от травы и от жары. Стояли и слушали. И лица у всех становились похожими.
Этот день начался как нормальный день, ничем не выдающийся. Танька привезла письмо Логиновым. Письмо было из армии: треугольник без марки. Логиновская собака, маленькая, похожая на лисицу, металась на цепи, захлебываясь лаем. И вдруг сорвалась и бросилась к Таньке.
Танька оглушительно взвизгнула. Собака шарахнулась от крика и обернула к Таньке удивленную морду: дескать, чего это ты?
Старик Логинов пошел к собаке, громко бранясь. Собака прижалась боком к забору и сама была не рада, что все так вышло.
- Не бейте ее, - великодушно попросила Танька.
- Еще чего... - пробурчал Логинов. - Чего это я ее буду бить?
И получалось так, что Логинов не собирался обижать собаку из-за какой-то прохожей, проезжей Таньки. Таньке стало обидно, она закинула ногу на велосипед и поехала в соседнюю деревню.
Дорога шла лесом. Недавний испуг требовал разрядки слезами. Танька таращила глаза, чтобы не заплакать.
И вдруг... В сказках обязательно присутствует "вдруг".
И вдруг Танька услышала музыку.
Мелодия текла откуда-то с неба. Она была не старинная и не современная, а такая, что во все времена. В ней и жалость, и нежность, и то, как все же прекрасно жить на этом свете. Несмотря ни на что.
Танька слезла с велосипеда, прислонила его к дереву и пошла, не глядя под ноги. Шла через канаву, через крапиву, через какие-то цапучие кусты. Вдруг, а может, и не вдруг кусты раздвинулись, и Танька увидела поляну, круглую, как тарелка. Посреди поляны, скрестив ноги, как пастушок, сидел летчик и играл на трубе. Рядом стоял вертолет и, похоже, слушал. Вид у вертолета был задумчивый.
Позже Танька узнала, что эта круглая поляна называется в местной авиации "квадрат сорок пять". Летчик зовется Валерием. Музыка - "Мелодия" композитора Глюка из оперы "Орфей и Эвридика". Глюк жил давно, и давно существовала эта мелодия, но Таньке казалось, что она возникла только что и звучит на земле первый и последний раз.
Летчик забрался куда-то на самые высокие ноты и пошел тосковать. Танька прислонилась щекой к березе и слушала. В какую-то минуту глазам стало горячо, и все предметы сделались расплывчатыми. Летчик доиграл до конца и поднялся.
Вечерело, солнце закатывалось за горизонт, и, когда летчик выпрямился во весь рост, шар его головы оказался на одном уровне с шаром солнца, заслонив его. Подсвеченная сзади, голова летчика была черная, от макушки и из-за ушей, как нимб, дрожали багряные лучи.
Летчик постоял, потом залез в вертолет и улетел в бесовском грохоте. Грохот рассеялся. Стало тихо. Если бы не номерной знак "МК 44-92", можно было бы подумать, что вертолета и не было.
А Танька все стояла, оглушенная мелодией. Потом грохотом. Потом тишиной.
- О бой, о бой, о литл бой! - вопил Козлов из девятого "Б", солист вокально-инструментального ансамбля "Романтики". Пел он, возможно, и хуже западных певцов, но трясся сильнее. Козлов не умел вибрировать только голосом, как профессионалы, поэтому сотрясал все тело, и вместе с телом вибрировал голос.
- О бой, о бой, о литл бой... - вторил солисту ансамбль "Романтики".
Ансамбль состоял из трех человек: гитара, баян и ударные. На гитаре сидел женатый комбайнер Федосеев. А на баяне и ударных - близнецы-хулиганы Сорокины. В детстве Сорокины были беспризорниками и на всю жизнь сохранили влияние улицы. Они всегда были хулиганы, только вначале маленькие хулиганы, потом юные, а теперь старые. Сорокиным было по шестьдесят четыре года.
В колхозном клубе шли танцы. По стенам расположились старики и дети. Зрители. Молодежь с безразличными лицами топталась друг перед другом. Это был шейк.
Танька с Мишкой тоже плясали друг перед другом: Танька - бросив руки вдоль тела, а Мишка - развесив локти. Старался. Танька смотрела на Мишку, будто видела в первый раз. Он был такой обычный, как лопух при дороге. И ничего не было в нем особенного.
- Пойдем отсюда, - рассердилась вдруг Танька. - Воют, как баптисты...
Они неслись на мотоцикле. Мишка сидел впереди, а Танька сзади, обхватив Мишку поперек живота.
- Стой! - крикнула Танька.
Мишка остановился.
- Дай я поучусь, - попросила Танька.
Поменялись местами. Танька села за руль.
- Вот здесь газ, - объяснил Мишка. - А это тормоз. Так быстрее, так медленнее. Давай!
Танька поехала, выписывая колесами кренделя.
- Руль держи! - орал Мишка.
Впереди показалась машина. Танька свернула на поле. Мотоцикл заскакал на кочках и колдобинах. Мишку трясло так, будто он сидел на бешеном мустанге.
- Ты куда? - заорал он.
- Чтоб не наскочила! - заорала Танька и в ту же секунду ощутила, что летит куда-то сначала резко вперед, потом резко вниз.
Мишка и Танька разлетелись в разные стороны и шлепнулись в свежевспаханную землю.
Танька не ушиблась, но осталась лежать и, приоткрыв один глаз, наблюдала за Мишкой. Ей хотелось, чтобы он испугался за ее жизнь. Но Мишка первым делом подбежал не к Таньке, а к своему мотоциклу и начал исследовать машину.
- Все крыло помяла, - искренне огорчился он.
Лежать было бессмысленно. Танька поднялась.
- Из-за своей поганой мотоциклетки готов человека насмерть убить.
Земля зависла в небе, тихо плывет в галактике, покачиваясь. И вместе с ней плывут, покачиваясь, Танька и Мишка, привалившись друг к другу спинами, чтобы удобнее было сидеть.
Пролетели дикие утки, сильно прорезая воздух крыльями.
- Мишка! - позвала Танька и замолчала надолго, как забыла.
- Чего? - отозвался Мишка.
- Ты как собираешься жить?
Мишка никогда не думал об этом прежде и честно сосредоточился.
- Вернусь из армии, гитару куплю электрическую. Марки "Эврика".
- А потом?
- Потом женюсь на тебе.
- Интересно... А ты у меня спросил?
- Чего зря трепаться? Я ж в армию иду. Отслужу - женюсь.
- А если я за тебя не пойду?
- Тогда на Вале женюсь. На Малашкиной.