Долгая зима - Владимир Иванович Петров

– Что делается, что делается? – сокрушался он.

Канавные ломаные нити обрывались лишь перед заводью, как показалось Павлову, сохранившей за прошедшие годы своё прежнее очертание. Правда, настырный камыш добрался и сюда, забрёл в спокойные воды по пояс и даже затоптал по ходу родник, возле которого, бывало, из коровьих лепёшек рыбаки налаживали костерок для ушицы.

– Гляди-ка, теперь и дровишками можно всю ночь огонь держать, – подивился Павлов резким переменам. От заводи вверх по речке, чётко обозначая её русло, непонятно каким образом на недавнем чистом месте успели подняться дряхлеющие уже от избытка корневой влаги вётлы и осины с грачиными гнёздами, словно местные мальчишки весной покидали на деревья свои зимние шапки и забыли снять до сих пор.

Под первой же рослой ветлой, сильно насорившей сухими ветками, спрятался он от распалившегося не на шутку солнца.

– Вот и охладился родниковой водичкой, – невесело подначил себя, вспомнил о минеральной воде, чуть ли не силком втиснутой в его командировочный портфель другом из райцентра Дмитриевым, к которому по пути из города буквально на часок заскочил… – Как знал Алёшка, что родника здесь нет, настоял. Спасибо ему. Иначе пришлось бы в такую жару до села терпеть не пивши. Из речки ведь не хлебнёшь теперь, как в детстве бывало. Не та водичка в ней, ох, далеко не та…

…Ильмень-речка мала. От начала её со слияния двух речушек у Самойлова моста до впадения в реку Ток по прямой всего-навсего каких-то полтора десятка километров. Ещё с пяток можно приплюсовать к ней, если с ручейков-речушек её питающих счёт вести, как на карте обозначено. Не спорил Павлов с топографами, но и от своей версии не отказывался, поскольку про Ильмень-речку толком ничего не знает. Слышал только, как в давние времена один из здешних первых поселенцев-чувашей, разбогатев речкой, за рыбу и сено с её пойменных лугов денег с других не брал, и те, благодарные нарекли эту речку Ильменью. «Ильмень» по-чувашски означает «не брал». Отсюда, со слияния двух речушек, вниз по течению и стали селиться чуваши, образовав Ильменёвскую улицу, где их потомки и поныне живут.

– Всё это, конечно, лишь предположение, но ужасно интересное, – рассуждал Павлов. – К тому же в русском значении «ильмень» – это «мелкое озеро с заросшими дикой растительностью берегами», что явно не соответствует названию речки. Покопаться бы в архивах, до истины добраться. Заодно и в своей родословной разобраться, настоящую фамилию найти. Говорил же покойный отец, земля ему пухом, что не Павловы мы, а Ярцевы или Ярыцевы. Местный поп напутал при крещении прапрадеда. Сохальничал, похоже, подшутив над безграмотной, еле-еле объясняющейся с ним по-русски матерью новокрещённого. Июльский день был, памяти апостолов Петра и Павла. Вот поп, изрядно кагора напринимавшийся, и нарёк прапрадеда Павловым…

Передохнув, Павлов оставил вётельную тень и двинулся дальше вверх по течению.

Речка заметно спрямливалась, всё увереннее заявляла о себе. Незадолго до запруды с натыканными ржавыми проточными трубами она даже пробовала пожурчивать на редких стремнинках.

Не успел Павлов порадоваться за оживающую речку, как зелёной тоской повеяло от встретившегося стоячего лягушатника без лягушек.

– Что делается, что же делается? Квакуш и тех нефтью потравили! – сокрушался он, оглядывая обезлиственные кустарники, как бы выкрашенные в несмываемый чёрный цвет.

Подобные чёрные отметины ещё не однажды попадались ему на пути к следующей, самой большой на Ильмень-речке запруде. Видно, где-то здесь перед высокой насыпью и была допущена нефтяниками преступная утечка губительной жидкости.

С невесёлыми думами поднялся Павлов на высокую насыпь запруды. С земляного полотна хорошо просматривалась знакомая с детства окрестность. Пруд был красив. Его голубой разлив без нефтяных блёстков, окаймлённый сочной зеленью берегов, пригнанные на водопой коровы успокоили его, но не настолько, чтобы забылось увиденное издевательство над речкой.

– Занесло же их в наши края, будь они неладны! С этой запруды и начали они много лет назад свои преступные действия. Яблоневый сад затопили, фруктовые деревца в их лучшую плодоносную пору сгубили. Не могли хотя бы чуть ниже по речке насыпь спланировать, – ругал Павлов бездушных нефтяников, ради «чёрного золота» не считающихся ни с чем.

Досталось и своим, старояшкинским.

– Тоже хороши. Хозяева называются. Всё позволили. Сами к тому же нефтяникам подсобили, жижу навозную, мусор и всякую другую нечисть в речку посбрасывали. Постояльцами на родной земле живут.

Повозмущался он и вдруг осёкся от резко проступившей мысли: «А сам-то? А сам где был? Тридцать лет ездил ведь на родину, многие безобразия видел и ничего не предпринял. Теперь, видите ли, проснулся. Забеспокоился, наконец: да что это, да как это? Давно бы тревогу забить, в нужные двери достучаться, до центральной прессы дойти… Родник хотя бы один, в пример другим, самолично спасти. Сколько их, чистейших, студёным хрустальным звоном било из-под земли на покатых склонах двуреченских овражков до самого Попова родника? Не сосчитать! Теперь желанного звона там не услышишь, и нефтяники здесь ни при чём…»

Неожиданное откровение было искренним. Впрочем, неожиданное ли? Подспудно, давно уже, как чистоводный налим ушёл из Ильмень-речки, подобные мысли тревожили его, не давали в городе жить спокойно и счастливо. С годами тревога эта полнилась, набухала в нём подобно зародившемуся в почке листику, выхода искала. Сегодняшняя совершенно случайная прогулка вдоль загаженной Ильмень-речки ускорила долгожданный, во многом запоздалый прорыв, и он был рад этому и благодарен шофёру, непредвиденно провезшему его до Кузьминовки.

Павлову сильно захотелось сделать для многострадальной речки что-либо доброе и полезное. Как можно скорее сделать!

За такими мыслями и застал его подскочивший на коне пастух колхозного стада Шумнов.

– Приехал? – слезая, он чудом не свалился, застряв в железной скобе стремени кирзовым сапогом. Его пьяно покачивало.

– С Кузьминовки вот иду, – поздоровался с ним Павлов, поинтересовался причиной качки. – Что празднуешь?

– Напарник первачку поднёс. Подменить просил. Уважил, сам понимаешь. Куда денешься? В другой раз самому придётся кланяться.

– Коров не растеряешь?

– Не-е. Привычные мы. Дело своё туго знаем. А ты приехал, значит, село грабить. – Шумнов с годами не менялся, одно и то же молод. – Знаю я вас, городских. Так и норовите дармового хапнуть. Будь моя воля, близко бы к селу не подпускал.

– И брательника своего? В одном ведь городе с ним живём.

– Ему бы первому от ворот поворот указал, не упади он в детстве с лошади, отчего и ростом не вышел. Потому-то жалею его, сам понимаешь. Да и много ли ему одному-то надо? Иное дело крутые выходцы наши, скажем, Киребеев и Катеринин, что на своих машинах частенько приезжают, всё приемлемое под себя гребут. Наживаются, словом, за