Долгая зима - Владимир Иванович Петров

– Ясно, под газом снимался, – определил Грачёв.

В последние годы тесть редко бывал трезвым, словно навёрстывал упущенное за первую половину жизни, когда до тридцати лет капельки спиртного в рот не взял. Пить начал, как на трактор сел. С техникой тогда туго было. Частенько его просили подмогнуть после работы. Не мог отказать. Как и от поднесённого стаканчика отказаться, чтобы не обидеть хозяев. Иные выпивохи даже без надобности зазывали. Скажем, одну и ту же навозную кучу бульдозером с места на место перетолкнуть, чтобы бутылку у жены выудить… Так и пристрастился помаленьку. Затянула, доконала его «зеленоглазая», до пенсии не дотянул. Как ещё умудрялся не прогуливать, сложные задания тракторного бригадира выполнять? Работящий был мужик, не скандальный. Ладили они…

Отец на своё восьмидесятилетие фотографировался, за три года до кончины. Живой, с лукавинкой взгляд. Лицо почище, чем у тестя, несмотря на двадцатилетнюю разницу между ними. В отличие от своего свата, отец всё же знал меру в питии, и главное, пыльную тракторную работу вовремя оставил, в учётчиках до пенсии ходил. Натянулось, до предела осложнилось отношение сына к отцу после смерти матери, когда, едва справив сорокадневные помины по жене, привёл отец другую, не посчитавшись с мнением младшего своего – хотя бы до года потерпеть. Долго не показывался сын в родительском доме, без матери ставшим чужим. Только не ожесточился он после того, как отженихался отец, один на старости лет остался, до последнего его дня поддерживал и заботился по-сыновьи. Нет, отец тоже не обидится на него…

А вот перед матерью он кругом виноват. Приезжая на каникулы, скорее убегал к невесте. Невесте же с заработанных в стройотряде денег дорогие безделушки дарил, не подумал матери туфли и плюшевую жакетку привезти, о чём, знал, давно она мечтала. В последние годы матери не приезжал вовсе домой, у невесты пропадал, после школы в город подавшейся. Даже на похороны матери опоздал. С кладбища уже шли, когда он явился. Нет ему оправдания, хотя умирающая мать запретила тревожить его: «Пускай учится спокойно. Сорвётся, отстанет ещё… Всё равно ведь не поможет мне». Как же в отцовском письме, как выяснилось потом, написанном под диктовку матери, не уловил он плохо скрытую тревогу? Больше о женитьбе своей думал и за неделю какую-то до закатного часа матери друзей на свадьбу собрал. Родственников не пригласил, намереваясь вскорости в деревне по-настоящему отгулять. Хорошо, догадался свадебные снимки прислать. Успела мать увидеть, благословить: «Вот и славно! Пора! Давно друг дружку любят…» До последнего вздоха она беспокоилась о нём. А он?

– Прости, мамка… Прости, родимая! – шептал он. Не вытирая катящихся по щекам слёз, долго смотрел в материнские глаза, даже на фотографии полные беспокойства.

Безымянные кресты

– Тьфу ты! – Владимиров сплюнул с досады, что не тот краник привёз взамен изношенному. Из-за этого краника колонка во дворе всю прошлую зиму бесполезно простояла. «Обратка» не срабатывала, и остаточную, не слившуюся из трубы воду первым же чувствительным морозом прихватило.

– Надо же! Опять нелады…

Не заладилось у него с июня, когда их завод на целых три месяца остановили вынужденно. Решил он было в родное село махнуть, сосновый сруб вместо обветшалых саманных сенец поставить. Само собой разумеется, и на Ильмень-речке с удочкой посидеть, нервишки успокоить, в последнее время на всё ухудшающемся производстве изрядно потрёпанные. Не вышло. Родственники и друзья чад своих избалованных привезли на учёбу пристроить, и он, по деликатности отказать не смея, понапрасну с ними таскался по институтам, сплошь ставшим академиями и университетами, да так споро и дружно, словно соревновались между собой в званиях. Следом другие заботы приспели непредвиденные, цепко удерживающие в городе, отчего приехал он к тёще лишь в сентябре.

О пристройке к избе, конечно же, теперь не могло быть и речи. К тому же задождило. С трудом убрал с огорода выращенное. Не вспахал его под осень, на весну оставил. Напоследок за ремонт колонки взялся, да стопорнулся вот быстро.

– Тетеря ты, Владимиров! – вслух выругал себя. – Что делать-то?

– Придумаем что-нибудь, – словно поджидал за воротами этого вопроса по похмельному делу зашедший к нему колхозный сантехник Юров. Выхлопотав группу, он теперь домовничал, иногда выбираясь к дружкам «подлечить» свою прогрессирующую астму горячительными напитками.

С первого поднесённого Владимировым стакана он разобрался в ситуации, после второго решение принял: к жене своей, заведующей складами, сходить нужное поискать.

Юрова отпускала строителям материалы.

– Через часок-другой освобожусь, не раньше, – отмахнулась она от заметно захмелевшего на свежих дрожжах мужа, ключи от инструментального склада ему не доверила. – Погуляйте пока.

– Дойдём до Никольского, – предложил Юров. – Сообразит, глядишь. В осинках у родника и скоротаем время.

– Сколько её пить? – наотрез отказался Владимиров, при одном напоминании о новой порции спиртного почувствовав тошноту. – Управимся с колонкой, тогда и выжмем из тёщи положенную поллитровку, а то и две. Сейчас лучше давай на кладбище сходим. Как раз кстати будет, родителей проведаю.

Юров нехотя согласился.

Кладбище начиналось сразу же за складами. У его ворот Юров приостановился в ритуальном поклоне, предварительно сняв шляпу, с которой не расставался с весны до поздней осени. Шляпа эта лишний раз подчёркивала его городское происхождение и непривычную для села явно показную интеллигентность. Владимиров рисоваться не стал, с ходу повернул от арочных ворот вправо, к родным могилам.

Синей окраски железный материнский крест еле угадывался в густоте кленовых веток, броско зажелтевших листьями, и Владимиров подумал, что надобно вырубить и выкорчевать разросшиеся сорные деревья, берёзки посадить.

– Тридцать лет уже, как мать покоится здесь рядом с родителями своими, – погрустнел он. – В апреле хоронили её, в самое половодье. Тогда и просторную оградку из прутьев сварили, для отца место предусмотрев, куда и лёг он не так давно, до глубокой старости прожив. А вскорости пришлось снять стенку ограды, второй ряд начать с могилы брата, из Средней Азии в родительский дом перебравшегося, совсем недолго в нём пожившего.

– Кого бы попросить догородить? – повернулся он к Юрову.

– Сварной найдётся. С прутком проблема.

– Привезу! – Владимиров присел на шаткую скамейку к поскрипывающему столику, сказал виновато: – Видишь, как нехорошо получается… Забываем о могилах своих близких. Стыдоба!

– Зря на себя наговариваешь, – заметил Юров. – Недочёты есть, конечно, но терпимые. Краска на крестах не выцвела ещё. Таблички и фотографии родителей имеются… Не сравнить со многими другими могилками, где кресты безо всяких отметин стоят, безымянные.

– А верно ведь, немало их, забытых, – как бы впервые оглядывал Владимиров не очень-то ухоженное, с беспорядочными захоронениями кладбище. – Даже упавшие кресты есть. Неужели обновить их некому?