Грим - Анастасия Худякова

никогда их не видеть. Наконец их взгляды встретились. Роман нервно дернул ладонью, которую по-прежнему накрывала рука Ульфа.

– Что ж, выходит, и во мне есть что-то от героя.

– Ты ведь понимаешь, что все это значит?

– О чем ты?

– Ты победил свой страх. Он больше не имеет смысла, в отличие от тебя самого. Пусть эта жизнь прошла не так и больше тебе не принадлежит, она – сам баланс. Она ядро всего живого, и она – бесценна. Я явился, наблюдая безбожника, одержимого кровавой жаждой справедливости, а ухожу, забирая героя с благородным сердцем. Поистине, нет в мире иного существа, сочетающего в себе страшного зверя и чистого ангела так, как это делает земной человек!

Ульф коснулся его волос, намокших от крови у виска. Потемневшие пряди волновались под пальцами, точно вечерняя нива.

– Теперь ты видишь, что ошибался. Ты можешь думать. Ты можешь любить. Ты можешь быть хорошим человеком. Это все, что в конце концов имеет значение.

Роман кивнул. Ему не хотелось, чтобы руки уступали темноте и холоду. Он подумал, затем спросил:

– Что будет с тобой?

– Я не знаю, – честно ответил Ульф. Он знал, куда отправляются человеческие души, пережив новое рождение, но действительно не представлял, куда предстоит отправиться ему самому. Может быть, это конец? Он посмотрел на Романа, на то, как разгладились его до сих пор сведенные брови, на дрожащие ресницы и пятно крови на губах. Он был готов заплатить такую цену. – Но ты бояться не должен. Для тебя это лишь переход, начало чего-то большего, хоть уходить ты и не хочешь.

– Здесь очень темно, – прошептал Роман.

– Не вся тьма – зло, как не весь свет – добро. Значение ты вкладываешь сам, всего лишь спроецировав то, что в сердце. – Ульф отнял руку от волос и снова взял его ладони, почти безвольно лежащие на груди, трепещущей от частого дыхания. – Роман, – позвал он, призывая посмотреть на него.

Роман поднял глаза и больше не отводил их. Он ощутил, как вторая рука Ульфа приподнялась. Темнота посветлела, позеленела, как поле молодой весенней травы, тянущееся к самому горизонту. Ульф сказал:

– Пришло время не бояться.

Боль была быстрой, внезапной, как вспышка молнии, что раскроила его пополам. Темные когти стремительно и точно рассекли грудь. Звук был такой, будто вспороли старинный холст величайшего мастера эпохи Возрождения. В самом его центре зиял длинный разрез. Его не зашить, не собрать, не исправить. Он просто потерян. Старый мастер, создавший его, допустил немало ошибок, пусть и творил искусство, и пришло время платить по счетам. Добро и зло далеки друг от друга подобно двум идущим параллельно линиям, но есть то, что низвергает одно и возводит другое: добро и зло имеют цену.

Роман дернул рукой, схватил Ульфа за плечо. Он как будто повис на тросе над бездной, но пришло время разжать пальцы. На улице уже слышался шум подъезжающих машин, топот спасателей и полицейских. Все это было так неважно, ведь над полем зеленой травы сгустились облака и пошел дождь. Несколько неосторожных капель коснулись пальцев и щеки Романа, сбежали вниз, радуясь свободе. Вместо того, чтобы мутнеть, сознание Романа вдруг на несколько секунд приобрело кристальную ясность. Свободно двигать он мог лишь головой, хотя и это причиняло ему нестерпимую боль. Он прижался лбом к запястью Ульфа. Когти исчезли, теперь это снова были обычные человеческие руки. Он попробовал сказать то, что собирался, что должен был и хотел сказать, но не смог. Изо рта вырвался только едва слышный хрип – его заполнила кровь. Он закашлялся. Ульф остановил его, положив вторую ладонь на затылок. Слова никогда не были ему нужны, он и так все знал.

Сделав несколько прерывистых вдохов, Роман закрыл глаза и затих. Обагренные губы слегка приоткрылись. Он весь расслабился, потяжелел, как делает тело, оставшееся лишь былым напоминанием о душе, что была уже не здесь, и только волосы, не запачканные кровью на макушке, остались прежними на ощупь, пока еще теплыми.

Ульф не знал, что его ждет. Если безжизненное тело Романа тяжелело, он чувствовал, что его собственное слабеет с каждой секундой, словно тает. В отличие от постоянного вместилища человеческой души, его облик был дан ему на время, и время это истекло.

* * *

По бетонным лестницам и стенам заметались лучи фонарей, затопали ноги в тяжелых рабочих ботинках, зашумели голоса. Их становилось больше, они звали громче. К тому моменту, когда первый полицейский – молодой офицер с длинным гладким, симпатичным лицом и суровыми глазами – ступил на площадку комнаты с большими, пока еще пустыми окнами, все здесь стихло, застыло, исчезло. Бледный луч фонаря заметался по полу, выхватил из темноты сначала огромное пятно и тело у окна, потом длинные светлые волосы и такое же светлое лицо. Офицер фиксировал все гораздо быстрее луча. Увидев, что нет необходимости защищаться, он вложил пистолет в кобуру и позвал спасателей, которые чуть приотстали. Полицейский подошел к девушке, коротко кивнул, нащупав пульс. Потом приблизился к телу в стороне, так же коротко взглянул и вытянул руку, дав знак не приближаться.

Офицера звали Финеас Албом. В Бергене он жил всего несколько месяцев, но с самого начала службы завязал крепкие доверительные отношения с капитаном следственного отдела и пытался соответствовать ему во всем. Стига Баглера не было в городе в эту ночь, поэтому операцию взял на себя Албом, которому Баглер начинал доверять, пусть и вел себя так, будто ни во что не ставит молодого человека с ясным суровым взглядом дикой птицы. Албом был хорошим специалистом, наблюдательным полицейским и сообразительным напарником. Рану, ставшую причиной смерти Романа, он узнал сразу. Его начальник был одержим чудовищем, которое их оставляет. Был ли это зверь? Но что он мог делать в таком месте? Был ли человеком?.. Финеас Албом не верил в призраков. Он был рационалистом, лишившимся семьи из-за жестокости человека, а призраки и чудовища его не пугали. Он вообще не считал загадочное и сверхъестественное, о котором столько говорят, пишут, снимают, кричат и судачат, злом. Ему было глубоко безразлично, существуют ли где-то в мире или за его пределами рогатые чудища, крылатые феи или саблезубые исполинские волки. Людей было вполне достаточно, чтобы познать весь спектр чувств: от любви, которая приводит в движение даже застывшее одинокое сердце, до ненависти, злобно пожирающей все без разбора. Да, одного человека было достаточно. Их же были миллионы.

Албом оглянулся на женщину. Ее уже поднимали на носилки и готовились унести. Он дал указания оградить тело