Грим - Анастасия Худякова

доверил ее воде, плотно запечатал горлышко, чтобы помещенная внутрь тайна сохранилась в целости, и, может быть, однажды, если ее не уничтожат ни штормы, ни острые шипы рифа, ни кровожадные рыбы, обитающие на самом дне и не знающие пощады, ни ракушки и водоросли корнями своими и соками не разрушат пробку, ни волна не погребет ее под слоем вечного вязкого ила, кто-то сломает сургуч, сорвет почерневшую пробку и прочтет то, что было вверено океану давным-давно, в тишине волн. Это послание было написано человеческой рукой и адресовано Богу, потому что рука вверяла послание самой вечности. Писавший смог произнести его, лишь не размыкая губ, и доверить тому, что немо, – бумаге и воде, в робкой надежде на то, что однажды случай, судьба или предназначение подстегнет его храбрость необходимостью, и тогда письмо попадет в нужные руки и, может быть, спасет его самого.

Роман сам стал этим закупоренным до сих пор сосудом, побелевшим от соли и потрепанным жестокими волнами. Но рок, встречающий всех без исключения, сравнимый в неизбежности с самой смертью, настиг и его. Послание, написанное юношеской рукой, уверенной, тщеславной, движимой похвальной жаждой справедливости, нашло своего адресата. Письмо обрело смысл в том, кто сломал сургуч и выдернул пробку. Им мог оказаться кто угодно, но в действительности же это оказался тот, о ком еще недавно Роман даже не задумывался.

Бог.

Он не смог произнести больше этих двух слов, которых никогда не употреблял вместе. Душу его вдруг захлестнул жгучий стыд, который, смешавшись с неутихающей болью, заклокотал в нем, и стеклянный сосуд пошел трещинами, а потом лопнул.

Роман упал на колени и заплакал. Дорожки слез протянулись вниз по его лицу, превращая его в лик плачущего падшего ангела кисти Кабанеля. Роман видел, как призрачный свет, струящийся сквозь синие витражи под самой крышей, тихо и ласково обнимает алтарь. Если бы свет этот мог видеть и чувствовать, подобно человеку, картина эта разбила бы его призрачное синее сердце.

– Верни мою жизнь, Господи, – прошептал Роман каменному полу, склонив голову. – Верни меня. И прости. Я думал… Я считал, что этого монстра создал ты. – Он сжал воротник своей куртки. – Но его я создал сам. Ты видишь, ты знаешь, что я никогда тебе не лгал, как не лгал себе. Не мог услышать, но говорил, не мог почувствовать, но пытался коснуться. Я ошибался. И я здесь, перед тобой, потому что моя ошибка отняла у меня все. Остался лишь ты, но я чувствую, что не вправе так считать.

Его сбивчивый шепот прервался стоном, и слезы заполонили горло, как будто буря в груди разрослась настолько, что уже не умещалась в ее пределах.

– Моя вера в самого себя была так сильна, что я не видел места для другой. О, как жестоко она со мной обошлась! Остригла мне волосы, раздела догола, привязала к жертвенному столбу. Я считал ее арбитром. Она оказалась мошенницей. Но ее я для себя избрал сам. И лишь я виновен во всем!

Роман говорил. Бог молчал. Роман сжал голову ладонями, как будто с трудом выдерживал тишину.

– Господи, я считал себя единственным зрячим. Но оказалось, что я был слеп! – Из горла вырвался всхлип, смешанный со смехом, хриплый и пугающий. – И если человек действительно создан по образу и подобию твоему, а ты состоишь из света, то я состою из ошибок. Они облепили мои руки, и глаза мои больны. Я считал, что они сверкают. Они же черны. Черны, как шкура волка, что пришел за мной. Что ж, наверно, Грим – это милосердие. Я заслужил его? Не думаю…

Стоя на коленях, Роман запустил пальцы в волосы, закрыл глаза. Слезы продолжали катиться из-под сомкнутых век. Он поднял лицо к алтарю, вдохнул несколько раз, унимая дрожь, и прошептал:

– Как долго я пытался понять, чем заслужил его приход. Я считал, это кара. Но я ведь уже сказал, что зрение сыграло со мной дурную шутку. Это была не кара. Грим – это надежда, о которой я просил тебя. Просил пустоту, потому что прежде никогда с тобой не говорил…

Роман поднял голову. Его глаза были красными от слез, а льющийся сквозь витражи свет сделал радужки еще синее. Широко раскрытые, с мокрыми слепленными ресницами, они смотрели на алтарь доверительно, искренне, будто наконец увидели то, что было сокрыто в самой его золотой сердцевине.

– Грим – это искупление. И я благодарю тебя.

Это были глаза падшего ангела, взлетевшего так высоко, что падение оказалось смертельным для его тела с человеческими пороками. Под крыльями билось человеческое сердце, которое Грим у него не отнял. Он его изменил. Безжизненная плоть была ему ни к чему, в отличие от искреннего, живого стука сердца. Но в скором времени и он должен будет стихнуть.

Роман просидел на каменном полу церкви до самой ночи, пока синее сияние не поглотил мрак. Голова стала тяжелой, грудь вздымалась уже без дрожи, только губы шевелились в беззвучной молитве.

13

Из-за низко нависших облаков стемнело раньше обычного. Не желая опаздывать, Теодора оставила в раковине грязную кружку, взяла пиджак и вышла из квартиры. В машине она еще раз проверила адрес и вписала его в поисковую строку навигатора. Она не знала, куда пригласил ее Роман этим вечером. В сообщении не было никакого намека на место, лишь адрес и несколько привычных ласковых слов. Теодора не стала перезванивать. Если он писал сообщения, то, как правило, был занят. Она оделась так, чтобы ее образ подходил как для официального мероприятия, так и для чего-то обыденного.

В центре города огни фонарей, окон и витрин рассеивали тьму, но в спальных кварталах было уже совсем темно. Теодора сбросила скорость и всматривалась в незнакомые здания, пригнувшись к рулю. Навигатор уводил ее все глубже в район новостроек, пока абсолютно безжизненный и потому такой дикий. Здесь не светилось ни одной вывески, ни одного окна, только высокие рыжие фонари рассеивали глухую тьму, забившуюся в щели между бетоном и камнем.

Теодора затормозила и озадаченно взглянула на дисплей. Она была на месте. Еще раз просмотрела сообщение от Романа, сверила указанный в нем адрес с навигатором. Она приехала туда, куда было нужно, но вокруг не было ничего, кроме темной дороги и огромного недостроенного здания с недавно залитыми колоннами по углам и торчащей из крыши арматурой. Теодора вышла из машины и осмотрелась. Она была почти уверена, что Роман ошибся адресом. Она начала набирать его номер, но