Политические сочинения. Том II. Социальная статика - Герберт Спенсер

наслаждение – увидеть в своем саду первый цветок, а она все еще не распускается! Наверное, тут что-нибудь да не так! Быть может, листья мешают ей развиться? Да, конечно, это и есть настоящая причина! Таким образом, можно держать пари десять раз против одного, что вы когда-нибудь застанете вашего молодого садовника усердно раскрывающим чашки почек; может статься, он даже постарается расправить некоторые из лепестков.

Такое же детское нетерпение обнаруживается в чувствах значительного числа наших защитников государственного воспитания. И эти защитники, как наш мальчик, обнаруживают недостаток веры в природные силы, даже незнание того, что такие силы существуют. И в них видно то же самое недовольство предопределенным ходом прогресса. И тот, и другие хотят искусственным способом помочь тому, что считают недостатком природы. В течение этих последних лет обращено было внимание людей на важность народного воспитания. То, к чему они до сих пор относились равнодушно или враждебно, вдруг сделалось предметом энтузиазма. Они ожидают предполагаемых результатов со всем рвением новообращенных, со всей несообразностью надежд новичка, со всем нетерпением только что возникшего желания. Поддаваясь безрассудству, свойственному подобному состоянию души, они недовольны, что прогресс от всеобщего невежества ко всеобщему просвещению не совершился в течение одного поколения. По-видимому, каждому должно быть ясно, что все великие перемены, совершающиеся в нашем мире, совершаются единообразно и медленно. Поднимаясь на один или на два фута[89] в течение столетия, образуются материки. Дельты отлагаются в течение десятков тысяч лет. Для преобразования голой скалы в плодоносную почву необходимо бесчисленное множество веков. Изучение убедит всякого, что в развитии общества действует тот же самый закон. Для уничтожения рабства потребовалось время от Рождества Христова до наших дней, и все-таки рабство еще не уничтожено вполне. Сотни поколений жили и умерли, прежде чем совершился переход от иероглифического письма к печати. Столь же медленным путем развивались науки, торговля и механическое искусство. И после этого люди чувствуют себя разочарованными, так как недостаточно было пятидесяти лет для окончательного просвещения народа! В течение этих пятидесяти лет сделано было далеко более, чем мог бы ожидать хладнокровный мыслитель и чем можно было бы предсказать на основании прошлого прогресса человечества. И все же этот нетерпеливый народ порицает систему добровольного воспитания и считает ее ошибкой. Презрительно отвергается процесс естественный, самородный – процесс самостоятельного развития потому только, что он не произвел полного преобразования в течение времени, которое составляет один какой-нибудь день в жизни человечества! А затем, дабы исправить некомпетентную в этом деле природу, развитие должно быть ускорено законодательными поделками!

§ 9. Есть одно обстоятельство, которое могло бы служить извинением для всяких попыток распространять просвещение искусственными средствами. Полагают, что воспитание предупреждает преступления. Таким образом, искусственное его распространение предлагается для уменьшения числа преступников. «Мы полагаем, – говорит Маколей, – что тот, кто имеет право вешать, должен также иметь право воспитывать»[90]. В письме мисс Мартино, касающемся системы манчестерского округа, между прочим говорится: «Я не вижу, чтобы политическая экономия могла что-нибудь возразить против общего обложения сборами в пользу народного образования. Эта подать стоила бы нам очень дешево, если бы была отнесена к полицейским сборам. Она стоила бы нам гораздо менее, чем мы платим теперь за разврат юношества». В обеих приведенных цитатах выражается убеждение, что воспитание должно быть употреблено правительством как мера предупреждения преступлений.

Несмотря на все наше уважение к авторитетам, высказавшим это мнение, мы все-таки должны его оспаривать. Мы не имеем никакого основания утверждать, что народное просвещение, в обыкновенном смысле этого слова, предупреждает преступления. Вновь и вновь появляющиеся газетные статьи, в которых с таким торжеством выставляется отношение между образованными и необразованными преступниками, конечно, ничего не доказывают. Прежде чем можно будет вывести из них какое-нибудь заключение, нужно доказать, что эти образованные и необразованные преступники принадлежат к двум одинаковым частям общества, что они по положению своему схожи между собой во всех других отношениях, кроме образования, что их общественное состояние и их занятия одинаковы, наконец, что они пользуются теми же преимуществами и окружены тем же соблазном. На самом же деле не только ничего этого нет, но даже и подобного чего-либо не существует. Масса невежественных преступников принадлежит к части общества, которая поставлена в самые тяжкие условия, а немногие образованные находятся в условиях относительно благоприятных. Из подобных сравнений можно было бы с такой же логической точностью вывести заключение, что источником преступлений служит недостаток животной пищи, жизнь в дурно вентилированных помещениях или употребление грязного белья; если расспросить обитателей тюрьмы, то оказалось бы, без всякого сомнения, что большинство из них жило в подобных условиях. Невежество и преступление – это не причина и следствие, но совпадающие результаты одной и той же причины. Если человек оказывается совершенным невеждой, то это значит, что он жил в среде, где всего более побуждений к преступлениям; если просвещение коснулось кого-либо только отчасти, то это показывает принадлежность к классу, несравненно менее подвергающемуся соблазнам, а полная образованность есть признак постоянной жизни за пределами всех обыкновенных побуждений к преступным деяниям. Следовательно, невежество может быть только признаком существования влияний, порождающих преступления, по крайней мере, по отношению к статистическим данным. Оно настолько же может быть названо причиной преступлений, насколько понижение барометра может считаться только причиной дождя.

Если только факты тут что-нибудь значат, то они не только не доказывают, что нравственность возвышается образованием, но доказывают совершенно противное. Из одного рапорта Иосифа Кингсмиля, главного капеллана пентонвильской тюрьмы, видно, что число образованных преступников относится к необразованным точно так же, как число образованных людей вообще – к числу невежественных; между тем, руководствуясь вышеизложенными соображениями, мы должны были бы ожидать, что относительное число получивших воспитание преступников будет незначительнее, потому что у них менее соблазна. Из правительственных отчетов видно, что число несовершеннолетних преступников в столице с каждым годом постоянно возрастало с тех пор, как создано было учреждение школ для неимущих. Число совершенно безграмотных преступников постоянно уменьшалось: в 1844 году их было 24 856, а в 1848 – 22 986, уменьшение составляло 1888 человек. В то же время число преступников, умевших читать и писать, хотя и не всегда в совершенстве, возрастало: в 1844 г. их было 33 337, а в 1848 – 36 229, в тот же самый период времени увеличение составило 2857 человек («Morning Chronicle», 25 апреля 1850 г.). Приведенные цифры взяты из ряда статей под заглавием «Труд и бедность». В другом месте этих статей говорится: «Горнозаводское население севера находится на очень низком уровне по отношению к образованию и к развитию умственных сил; вместе