Ведущий в погибель. - Надежда Попова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Не застольная тема, — согласился стриг, и фогт поморщился от его улыбки.
— Вы хорошо держитесь, — вздохнул фон Люфтенхаймер с пониманием. — Хотя я знаю, что вам тяжело и неприятно… И, поверьте, если бы я мог… как-то вам помочь…
— Но вы не можете, — развел руками стриг. — Думаю, не может никто. Когда приходит смерть, с этим остается только смириться.
— Не всегда это возможно, барон. Не всегда хватает на это душевных сил.
— А есть ли выход?
— Не знаю, — отозвался фогт устало и, бросив взгляд на потемневшие окна, тронул губы извиняющейся улыбкой: — Простите. Думаю, и мне пора — я тоже покидаю этот гостеприимный дом завтра утром и хотел бы передохнуть; эти дни меня утомили. Нынешнее празднество вообще прошло как-то…
— … непразднично, — подсказал фон Вегерхоф, и тот кивнул:
— Да, наверное. Слишком много тем, как вы выразились, «не застольных» здесь обсуждалось, а в моем возрасте вредно столько слушать о смерти.
— Ну, и к чему были эти поддавки? — поинтересовался Курт, когда фон Люфтенхаймер отошел от шахматного стола; стриг пожал плечами:
— Создаю тебе renommée, неблагодарный.
— К чему? Слышал — все разъезжаются?
— Фон Хайне остается. Фон Хайзенберг остается. Кое-кто из молодежи… Ну, а кроме того — как знать, быть может, наше расследование затянется еще на месяц, в течение коего тебе придется нанести visite каждому из них.
— Я этого не вынесу, — покривился он, и фон Вегерхоф передернул плечами, одарив его снисходительной улыбкой:
— О, брось. Каждый из них по отдельности вполне терпим.
— И даже фон Лауфенберг?
— Вильгельм — свинья, — отмахнулся стриг. — Это не подлежит сомнению. И он даже заслуживает некоторой кары за свое поведение… Но это после. Вообще же, позволю себе заметить, не всегда времяпрепровождение замковых обитателей выглядит вот таким вот непотребным образом; обыкновенно они увлечены ежедневными делами — вопреки мнению всевозможного простого люда, Гессе, они не проводят время в праздности. Ты вообразить себе не можешь, каких усилий требует поддержание имения в должном порядке. Я могу себе позволить обитать в городе, лишь время от времени наведываясь в замок, только потому, что нашел великолепного управляющего… Не суди слишком строго; за вычетом всего этого, жизнь в своем имении, вдали от приятелей и соседей, довольно скучна. Отсюда и подобные развлечения.
— Пиршества, увеселения… Турниры? — усмехнулся он, и фон Вегерхоф пожал плечами:
— Не самый худший способ убить скуку…
— … и себя. За мешочек, вышитый поддельным золотом, или чистокровного жеребца, купленного на досуге в соседней деревне. И, что бы ты ни плел им всем, я же вижу — тебе до соплей обидно, что на этот самый турнир ты не угодил.
— Еn clair[156], — усмехнулся стриг. — Не скажу, что я удручен, а уж d'autant plus[157] в буквальном соответствии с твоим диагнозом, однако — да, некоторое неудовольствие тем фактом, что я не могу позволить себе принимать участие в подобной забаве, я испытываю.
— И отчего же не участвуешь?
— Quelle honte[158], — укоризненно заметил фон Вегерхоф. — Рассуди сам, какова будет реакция соперников и соратников на мое ранение, буде таковое случится. Если оно будет легким и на видном месте, все присутствующие смогут пронаблюдать процесс чудесного исцеления во всех мелочах. Если я и впрямь скачусь с коня, свернув себе шею, полагаю, я стану мишенью для менее, чем ты, осведомленных собратьев-конгрегатов или кандидатом в новые Лазари. Ну, а кроме того, мое участие будет попросту бесчестным по отношению к прочим воителям, если я буду биться в полную силу, или — не имеющим смысла, если стану сдерживаться. Равно никакого удовольствия en tout cas[159].
— Какое вообще в этом может быть удовольствие? Понимаю — бой, настоящий. За что-то или ради чего-то, хоть бы и пошло ради денег. Но это…
— О, ты себе просто не представляешь, Гессе, какие на самом деле разворачиваются на ристалищах схватки. Всевозможная шелупонь, красующаяся в новеньких доспехах — это лишь часть, и притом не самая важная; и это извращение с копьями в упоре — тоже не главное. На турнирах, бывает, встречаются злейшие враги, которые решают свои споры всерьез, и это — это бой. Настоящий.
— В настоящем бою важна победа, в настоящем бою победа — значит жизнь. А в ваших игрищах важно не нарушить ненароком какого-нибудь «кодекса». Не приведи Господь ударить этак вот из-под заковыки — заплюют и обесславят.
— Драться без правил легко, Гессе. А ты попробуй по правилам. Что проще — победить в бою на широкой площадке в пятнадцать шагов или в тесной комнатке три на три шага? В чистом поле или на узеньком мостике?.. «В наших игрищах» есть законы, которые ты соблюдаешь, если вздумал назваться искусником в боевых навыках. Носишь рыцарскую цепь, имеешь рыцарское звание, лезешь в рыцарские потехи — будь добр играть по установленным правилам. Убить, Гессе, можно и стрелой из-за куста, а ты докажи, что можешь и вот так, будучи ограниченным в действиях. Покажи мастерство… Ты, mon cher clochard, просто не приемлешь боя как вида досуга, ибо для тебя в твоей жизни он всегда был лишь средством к выживанию — любой ценой; а в академии (знаю) такой подход лишь развивали и упрочивали.
— Не трогай академию, — одернул Курт, и стриг отмахнулся:
— Mon Dieu; и не думал.
— Ага, — заметил он с усмешкой. — Теперь, кажется, на больную мозоль наступил я… Ну, пусть будет так; не станем сейчас спорить, есть дела и важнее. Удалось что-нибудь выяснить?
— Стригов в зале нет, — пожал плечами фон Вегерхоф, лениво устанавливая фигуры по местам; Курт покривился:
— Да что ты? Вот это неожиданность… А я думаю — один все же имеется.
— Если твои слова есть тонкий намек, то он крайне неуместен. En premier lieu[160], со слов Арвида делается непреложный вывод о том, что высших в нашем деле нет (и об этом было уже сказано); а еn second lieu[161] — если б они и были, я бы почувствовал. В нашем случае имеется только сообщник — из простых смертных.
— Но ведь ты не предавался все эти полтора часа лишь соблюдению собственного renommée и созданию моего, верно? Ты ведь пытался задавать наводящие вопросы, поднимал интересующую нас тему? Следил за реакцией? Кто-нибудь нервничал, учащалось сердцебиение, поднималось давление, кто-то затаивал дыхание?
— Да почти все, — отозвался стриг снисходительно. — Все, кроме фон Лауфенберга. Как верно заметил ландсфогт, никто не говорит, но все думают — о том, что случилось в моем доме, и всякий раз, когда я касаюсь темы, связанной с интересующим нас предметом, каждый из присутствующих чувствует себя ne pas son assiette[162]. Приличия требуют выразить сочувствие, но благопристойность не позволяет заострять внимание на моих отношениях с безродной девицей, взявшейся неведомо откуда, в то время как я уже не первый год тесно общаюсь с дамой высокого сословия, которую все прочат мне в жены. Собственно, граф также был замечен в описанных тобою проявлениях неуравновешенности, ибо был раздражен, ожесточен, страстно стремился выиграть, и сердце его колотилось всякий раз, как он создавал, по его мнению, выигрышную позицию, которая его обнадеживала.
— Иными словами, мы в полном пролете.
— Улыбнись, — посоветовал фон Вегерхоф негромко, вскользь бросив взгляд вокруг. — Ты едва не выиграл у бесспорного и неизменного победителя, ведешь беспредметный разговор с давним приятелем — а лицо у тебя, как у инквизитора, ведущего дознание.
— Есть предложения, как выбраться из этой выгребной ямы? — спросил Курт сквозь растянутую до ушей улыбку, и стриг пожал плечами:
— Есть. Работать старыми добрыми средствами — c'est-à-dire[163], делая выводы из уже полученной информации. По теории вероятий, если среди присутствующих есть наш подозреваемый — он уже проболтался в беседе с тобою или со мной, и притом не раз; все, что остается нам, это понять, кто именно и как… Партию?
— Нашел время! — не скрывая раздражения, бросил он, поднимаясь, и фон Вегерхоф пожал плечами.
— Comme tu veux [164], — отозвался стриг равнодушно, отвернув взгляд к доске.
***К трапезному столу Курт не возвратился — граф фон Хайне, единственный, с кем разговора так и не сложилось, как-то незаметно исчез вместе со всей семьей, а вести беседы с владелицей замка желания не возникало.
Этот вечер завершался не так, как предыдущий, попирая собою всяческие нормы установленных здесь порядков — зала пустела понемногу, обыкновенно уходящие первыми женщины все продолжали беседовать, собравшись небольшими пестрыми стайками, прежде держащиеся до предутренних часов мужчины в большинстве своем уже разбрелись по комнатам, и лишь молодежь все так же пересмеивалась с прежней оживленностью, сгрудившись у дальних скамей. Адельхайды тоже не было видно, хотя ее тетушка все еще пребывала на своем месте. При более внимательном рассмотрении выявилось, что гостей хозяйка наверняка покинет теперь не скоро — склонившись чуть набок, опершись о подлокотник стула, владелица твердыни сладко посапывала, даже во сне сохранив выражение суровости на сухом морщинистом лице.