Ведущий в погибель. - Надежда Попова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Благодарю за урок, — покривился он, и фон Вегерхоф церемонно поклонился:
– À votre service[165]… Гости расходятся, — заметил стриг невзначай. — Адельхайда вдруг собралась уходить; к чему бы это?
— Ну, давай, — подбодрил Курт, не скрывая досады. — Отпусти одну из своих мерзких шуточек. Выговорись, отведи душу — быть может, тогда уберется эта глумливая ухмылка.
— Оn ne badine pas avec l'amour[166], — откликнулся фон Вегерхоф подчеркнуто серьезно и, скосившись на его недовольное лицо, вздохнул, усевшись на перила галереи: — Брось. Чего ты боишься? Снова ошибиться? Так обжегся на молоке, что дуешь на скованную льдом воду?
— Сводник, — буркнул он тихо. — Старый грязный сводник… Александер, это просто смешно — мы с ней знакомы всего две недели и виделись раза четыре.
— И больше не увидитесь, — кивнул фон Вегерхоф. — Это и есть самая лучшая сторона всего происходящего. В этом главная прелесть. Вы можете сделать, что угодно, и наговорить друг другу все, что только взбредет в голову — завершив дело, вы расстанетесь, никогда больше не повстречаетесь и сохраните друг о друге только хорошие воспоминания.
— Хорошие ли?
— Чего ты, в самом деле, опасаешься? Разочарований? Боишься поутру обнаружить, что она злобная ведьма, прячущая для тебя кинжал под подушкой?.. à propos[167], имей в виду, что не только кинжалы и в самых неожиданных местах у нее впрямь могут оказаться… Qui ne risque rien ne gagne rien[168], Гессе. Так рискни.
— Зачем?
— Да затем, что вам так хочется, imbécile, — вздохнул стриг устало и, перебросив ноги через перила, легко и беззвучно приземлился по ту сторону галереи, тут же растворившись во мгле, укрывающей безлюдный двор. — Желаю успехов, — донесся снизу короткий смешок, и в темноте вновь воцарилась тишина.
В залу Курт не вернулся спустя несколько минут, как то ему было велено; на продуваемой ночным ветром галерее он простоял все полчаса, все так же опершись о перила, глядя в темноту и слушая собственные мысли. Когда он переступил порог ведущей в трапезную двери, ни одного гостя в зале уже не было, и лишь пара слуг бродила вдоль столов, разгребая оставленный пирующими беспорядок. На припозднившегося майстера инквизитора они взглянули мельком, безо всякого удивления и не произнеся ни единого вопроса, наверняка решив, что молодой не привычный к застольям господин следователь задержался на балконе, дабы освежить голову.
Коридоры и лестницы были пустынны и безмолвны, и, поднимаясь на второй этаж, Курт не повстречал никого, кроме недовольной настороженной кошки, метнувшейся из-под его ног к узкому сводчатому окну. Пятую дверь от лестницы он отсчитывал дважды, не зная сам, чего именно опасается — ошибиться ли комнатой или войти в комнату ту самую; у двери он простоял еще минуту, глядя на окованную узорной медью створку, уже не понимая, о чем думает, и, наконец, решительно распахнул ее, шагнул вперед и закрыл дверь у себя за спиной.
Увиденное обрушилось разом, будто камнепад, оглушив, ошеломив, сковав тело холодом — черноволосая обнаженная женщина, сидящая на кровати у противоположной стены, и огонь вокруг — десятки свечей, утвердившихся на столе, в канделябрах, на каменном полу перед ним, занимая собою все пространство, ослепляя и пробуждая вместо былого желания — панику. Запах нагретого воздуха пережал дыхание, голова закружилась, и Курт вжался спиной в дверь, уже слабо видя то, что было перед ним, различая лишь озеро огня, начинающееся в двух шагах от него. Давно зажившие раны в плече и бедре задергало, точно бы всего мгновение назад из них вырвали арбалетные стрелы, в боку свело, будто лишь только что в него врезался тяжелый башмак, ломая ребра, ладони скрутила давно забытая боль, и каменные стены вокруг словно сдвинулись, обращаясь стенами замкового коридора — горящими стенами…
— Не смей, — выговорил строгий голос, когда он, едва шевеля рукой, нащупал ручку двери за спиною, и Курт застыл на месте, разрываясь между двумя чувствами, между двумя видениями — прекрасным — и кошмарным…
— Убери, — попросил Курт едва слышно для самого себя, собрав на это одно-единственное слово почти все силы; Адельхайда качнула головой, поднявшись и шагнув вперед.
— Нет, — отозвалась она твердо, сделав еще шаг, и сквозь пелену в глазах стало различимо, что от двери к ее кровати ведет узкая дорожка, не захваченная горящими свечами. — Просто подойди… Если, — повысила голос она, когда Курт снова стиснул пальцы на ручке двери, — если сейчас ты выйдешь из этой комнаты, больше ты сюда не войдешь — ни сегодня, никогда. И жалеть об этом ты будешь до конца своих дней.
— Я… не смогу, — выдавил он с усилием, и Адельхайда улыбнулась, протянув навстречу открытую ладонь:
— Сможешь. До меня всего несколько шагов. Это легко. Просто иди вперед. Или впереди ты не видишь того, ради чего стоило бы постараться?
Он видел. Видел, как огонь отражается от ее тела, расцвечивая кожу алыми отблесками, окутывая ее с головы до ног, и в горячем воздухе проскользнули явственные оттенки знакомого пепельного запаха…
Это просто копоть с фитилей, с невероятным усилием собрались вместе мысли. Просто сквозняк, и фитили обгорают. Просто огонь дает блики на ее тело. Это просто свечи, не горящий залитый смолой пол, не полыхающие стены — просто свечи…
— Иди, — повторила Адельхайда настойчиво, и он, наконец, отлепился от двери, сделав шаг — один короткий шаг на дорожку среди пламени, стараясь не смотреть вокруг, пытаясь видеть только то, что перед ним. — Просто иди! — коротко приказала она, и Курт, выдохнув, сорвался с места, пройдя оставшиеся пять шагов за мгновение, не чувствуя ног, не чувствуя себя, ощутив лишь тело, подавшееся навстречу и прижавшееся к нему. — Вот видишь, — шепнул тихий голос, смешавшийся с потрескиванием огненных сверчков вокруг. — Ведь я же сказала. Ты можешь.
Глава 23
Он лежал на маленьком островке, на крохотном клочке безопасности посреди озера, окружающего со всех сторон — огненного озера; пламя свечей подрагивало, словно огненные бабочки стремились сорваться с тонких почернелых стебельков и перенестись сюда, на этот островок…
— Все занялись идеей меня излечить, — выговорил Курт, отвернувшись от их пламенных трепещущих крылышек. — Один из моих инструкторов изобрел, по его мнению, безотказный способ, на исполнение которого, правда, ему дозволения не дали.
— Запереть в горящем доме? — предположила Адельхайда с улыбкой; он поморщился.
— Запирать, — поправил Курт. — Раз в неделю. Он убежден, что это поможет — если не оставит меня вовсе умалишенным.
— Думаю, мой способ все же приятнее. Надеюсь, теперь, вспоминая пламя вокруг, ты будешь думать не только о замке фон Курценхальма.
— Полагаю, therapia должна быть повторена — для закрепления эффекта; и раз в неделю — это, считаю, недостаточный курс, — заметил он серьезно и, бросив взгляд на пол, вновь с усилием отвел глаза от горящих свечей. — А если бы вышло наоборот? Так ведь может и impotentia приключиться.
— Не с тобой, — возразила Адельхайда убежденно. — Боязнь опозориться — твой самый большой страх в жизни, перед ним меркнет даже твоя пирофобия; я знала, что делала. Наверняка когда-то в своей прошедшей жизни ты осрамился не на шутку, раз уж теперь это так в тебя въелось… — Адельхайда умолкла на мгновение, глядя на его помрачневшее лицо, и осторожно предложила: — Не хочешь рассказать?
— Нет, — отозвался Курт четко и сам поморщился от собственной резкости. — Нет, — повторил он спокойнее. — Не хочу и не расскажу. Никому. Никогда.
— Ты дернул плечом, — заметила она и, встретив вопросительный взгляд, повторила: — Ты дернул левым плечом, как будто засаднила рана — но этому прострелу года два, он не может болеть… Вот в чем дело? не можешь себе простить неудачи с Каспаром?
— Не хочу об этом говорить.
— Не совсем, — сама себе ответила Адельхайда, все так же пристально вглядываясь в него. — Но я почти попала.
— Быть может, хватит на сегодня терапевтических изысканий? — недовольно предложил Курт. — Что-то они начали плавно переходить в хирургические.
— Ну, хорошо, — согласилась она с улыбкой, мягко накрыв ладонью неровный круглый шрам под ключицей. — Больше не буду… А это откуда? Попытка суицида?
— Слава Богу, нет, — усмехнулся Курт, повернув правую руку и рассматривая рубец над запястьем. — Догонял одного шустрого малого. Кованая ограда, острый выступ, испорченная куртка.
— А это?
— Это на память от его сиятельства герцога фон Аусхазена… — на две давно затянувшиеся короткие раны у плеча он взглянул, поморщась, и спрятал руку под подушку, перевернувшись на живот. — Если бы не подоспели наши — не знаю, обошлось ли бы двумя порезами. Он был неплох.