Ведущий в погибель. - Надежда Попова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я был ребенком, — отозвался Курт, и Адельхайда коротко отмахнулась:
— Ерунда. Взрослый человек не менее слаб, а возможно — и более; к прочему, положение, в котором оказывается обращенный, не идет ни в какое сравнение с вашими уличными приключениями. Поверьте, майстер Гессе, многие из них жалеют о том, что сделали, рано или поздно. Вспоминая момент, когда сказали мастеру «да, хочу», готовы отдать все на свете, чтобы вернуть тот миг и ответить «нет». Многие, зная, что их ожидает на самом деле, не согласились бы.
— В таком случае, им, столь слезно раскаивающимся, надлежало бы выйти утром во двор — и их мукам конец.
— Им только начало. Вы хотите в Преисподнюю, майстер Гессе? — спросила Адельхайда и, не услышав ответа, кивнула: — Вот и они не хотят. Самоубийство — путь в адские глубины, их жизнь — путь тот же самый, но он дольше, и конец можно отсрочивать долго, очень долго.
— Может быть, этим особенно сознательным особам для начала перестать убивать нас, и все? — предложил Курт язвительно. — Знаете, уже этого одного хватило бы, чтобы не возводить теорий, не бить себя пяткой в грудь и не обливаться слезами, высасывая последние капли. Не убивай — и мы тебя стерпим. Все просто.
— Стерпите ли?
— Пусть проверят. Это, в конце концов, с их стороны должна исходить инициатива. Вместо того, чтобы упиваться собственной грешностью, можно бы и попытаться найти разумный выход.
— И такие есть, — отозвалась Адельхайда. — Есть разные. Образ мыслей стрига во многом зависит от образа мыслей человека, которым он когда-то был, от склада характера… С людскими страстями столько сложностей — вам ли не знать, господин следователь? Отчего, по-вашему, у стригов все должно быть просто? Те же страсти, те же слабости, все то же предательство, ненависть, любовь и благородство. Они убивают людей и, случается, друг друга, подставляют и лгут; а также дружат столетиями и столетиями сохраняют пары, блюдя верность друг другу. Прикрывают друг друга в опасности, даже жертвуют собой ради близких — как тот, кого потеряла обратившая Александера. И — мстят за птенцов, майстер Гессе; да. Да, с таким упорством. Птенец — это как ребенок, которого надо выносить и взлелеять. Он получает в себя часть мастера; и это не просто слова. Мастер чувствует его, где бы он ни находился, почти видит, почти слышит. Это связь, с которой в нашем, человеческом бытии сравнить нечего. Слугой можно сделать кого угодно, но птенец — кандидата на него подбирают долго, по немыслимому множеству критериев, на него тратится невероятное количество душевных сил, и если мастер хочет не просто живучее мясо, которое будет защищать его, если он хочет полноценное продолжение себя самого — он эти силы тратит с искренностью, с отдачей, он сживается со своим творением, и его смерть для такого мастера — настоящий удар. Настоящая утрата. Словно смерть собственного сына. Для Арвида это, судя по всему, так. И, если бы что-то важное ему не препятствовало, он уже явился бы к Александеру.
— Любопытные наблюдения, — заметил Курт неспешно. — Не поручись за вашу благонадежность Александер, за чью благонадежность ручается отец Бенедикт… Знаете, госпожа фон Рихтхофен, после таких лекций обыкновенно возникает нехорошее чувство. Вы так сострадательны к ним, так хорошо их понимаете… Заподозрить вас, что ли…
— Заподозрите, — пожала плечами Адельхайда. — Подозревать надо всех; я и вас подозреваю — так, на всякий случай.
— Я появился здесь много позже того дня, когда все уже началось, — напомнил Курт, и она отмахнулась:
— Ерунда. Ваше появление могло быть подстроено. Заметьте, приехать в Ульм должны были не вы, а действительно давний знакомый Александера; вы пустились в дорогу вместе, и долгое время подле него были лишь вы, и более никто. И как он умер, когда, от чего — все это нам тоже известно лишь с ваших слов, мы даже не знаем, где тело. Понимаете, к чему я клоню, майстер Гессе?.. На вашей стороне лишь то, что отец Бенедикт души в вас не чает и убежден в вашей беспорочности, а также — ваша репутация, включая то самое кельнское дело, о котором теперь с ужасом сплетничают наши дамы и из-за которого вы почитаете меня воплощением мирового зла.
— Я такого никогда не говорил.
— И не надо — ваше лицо все сказало. Готова спорить, ваша гордость испытала бы невероятное удовлетворение, если б вы узнали, что я и есть тайный сообщник Арвида среди людей. Вам так по сердцу пришлась эта мысль…
— Неправда, — возразил Курт. — Мне это было бы крайне неприятно. Из этого следовал бы pro minimum один досадный вывод — что мне не везет с женщинами.
— Как-то неожиданно для себя вы это сказали, да? — уточнила Адельхайда с усмешкой, когда он запнулся. — Хм. Вот это и называется «неловкая ситуация». В таких обстоятельствах есть два выхода, первый из которых — глупо улыбнуться, сделав вид, что ничего подобного не было сказано, и отступить…
— А я отступать не привык, — отозвался Курт. — Вы сами это сказали.
Адельхайда не ответила, оставшись стоять, как стояла — в шаге чуть в стороне, только смотрела теперь не на темный двор, а на собеседника; зеленых глаз в полумраке было не различить, и выражения этого лица никак было не определить, не понять, насмехается ли она всерьез или пытается отшутиться от собственного напряжения…
— Да не все ли равно… — пробормотал он вслух, решительно шагнув вперед и впившись в губы; Адельхайда пошатнулась, отступив, и Курт, тоже споткнувшись и едва устояв на ногах, вмял ее в стену галереи.
— Эту прическу укладывали почти час, — предупредила она шепотом, с усилием оторвавшись; он мотнул головой:
— А мне наплевать.
— Хорошо, — согласилась Адельхайда в перерыве между двумя поцелуями, — если тебе так хочется, я вернусь в залу растрепанной и пыльной. Гости будут снабжены темой для разговоров еще на год.
— Мы вообще не должны этого делать, — через силу выговорил Курт, и та кивнула:
— Разумеется, не должны. Я еще не дошла до того, чтобы заниматься этим на балконе, на холоде, рискуя, к тому же, попасться на глаза дворне.
— Ты же поняла — я не об этом…
— Сейчас я уйду с галереи, — оборвала Адельхайда, чуть отстранившись. — Через три-пять минут можешь выйти ты, лучше другой дверью. Через полчаса — я жду в своей комнате. Смотри, чтобы тебя не увидели. Не стучать. Заходи и немедленно закрой за собой дверь.
— Слушаюсь, — улыбнулся Курт, все так же не отступая и не разжимая рук, лежащих на ее талии, и та демонстративно нахмурилась:
— Идея «на балконе» тебя привлекает больше?
Он стоял неподвижно еще мгновение, с неохотой сделав медленный шаг назад и опустив руки, и Адельхайда встряхнулась, словно кошка, окропленная дождем.
— Полчаса, — повторила она, быстрым движением ладони пригладив волосы и платье, и исчезла в светлом прямоугольнике двери, ведущей в залу.
Доносящиеся сюда звуки музыки он стал слышать снова лишь спустя минуту, лишь теперь вновь начав различать стрекот сверчков и ощущать легкий ветерок, проникающий под навес галереи. Остановившись у края балкона, Курт закрыл глаза, опершись о перила и опустив голову, и глубоко вдохнул зябкий весенний воздух, пронзивший грудь обжигающим глотком, словно минуту назад завершилась одна из тренировок Хауэра…
— Теплая ночь. Приятная.
От голоса фон Вегерхофа рядом он подпрыгнул, вскинув голову рывком, и стриг улыбнулся:
— Решил проветриться?
— Вышел покормить твоих мелких сородичей, — зло на собственную растерянность отозвался Курт. — Ты это делаешь нарочно? Потехи ради? Мог бы хоть шаркнуть подошвой или кашлянуть.
— Кхем, — старательно выговорил тот, не гася улыбки. — А ты мог бы уже и привыкнуть. Учитывая ситуацию, замечу, что умение отслеживать неслышные шаги за спиной лишним для тебя не будет. Хороший повод напомнить самому себе: Гессе, не теряй бдительности.
— Благодарю за урок, — покривился он, и фон Вегерхоф церемонно поклонился:
– À votre service[165]… Гости расходятся, — заметил стриг невзначай. — Адельхайда вдруг собралась уходить; к чему бы это?
— Ну, давай, — подбодрил Курт, не скрывая досады. — Отпусти одну из своих мерзких шуточек. Выговорись, отведи душу — быть может, тогда уберется эта глумливая ухмылка.
— Оn ne badine pas avec l'amour[166], — откликнулся фон Вегерхоф подчеркнуто серьезно и, скосившись на его недовольное лицо, вздохнул, усевшись на перила галереи: — Брось. Чего ты боишься? Снова ошибиться? Так обжегся на молоке, что дуешь на скованную льдом воду?
— Сводник, — буркнул он тихо. — Старый грязный сводник… Александер, это просто смешно — мы с ней знакомы всего две недели и виделись раза четыре.
— И больше не увидитесь, — кивнул фон Вегерхоф. — Это и есть самая лучшая сторона всего происходящего. В этом главная прелесть. Вы можете сделать, что угодно, и наговорить друг другу все, что только взбредет в голову — завершив дело, вы расстанетесь, никогда больше не повстречаетесь и сохраните друг о друге только хорошие воспоминания.