Ведущий в погибель. - Надежда Попова

— Вы не с ними, майстер инквизитор? — с легким удивлением уточнил тот, и он отмахнулся:

— Ничего нового. Александер обставит каждого, граф фон Лауфенберг вновь начнет бесноваться… не хотел бы обидеть вас, вы друзья, но — зрелище он в эти минуты представляет малоприятное.

— Я так посмотрю — вам вообще мало доставляет удовольствия все происходящее, — заметил фон Эбенхольц убежденно. — Не похоже на то, что вы любитель шумных застолий.

— Отчего же, случаются застолья, и шумные — вот только в другом окружении.

— Слишком много незнакомых людей?

— «Слишком много людей» просто, — улыбнулся Курт вскользь. — Мне привычнее шуметь в обществе двух-трех приятелей… ну, и, возможно, пары девиц; и пусть они будут незнакомыми. Избыток людей вокруг меня несколько утомляет; и ведь у каждого свои тайны, грешки, темные мысли…

— … не вникать в которые вы не можете, — докончил тот, и Курт пожал плечами:

— Привычка.

— Давно служите?

— Два года.

— Быстро приобретаете привычки?

— Приходится. Жизнь требует. Теперь, входя в помещение, я смотрю, какие потаенные уголки могут быть использованы для укрытия, видя слишком сильную привязанность между мужчиной и женщиной, думаю, не приворот ли здесь… Если кто-то любит лунные ночи — не оборотень ли он, если слишком бледен — не стриг ли…

— Александера проверяли? — усмехнулся фон Эбенхольц, и он улыбнулся в ответ:

— И если кто-то становится близким другом — также повод насторожиться. Моя жизнь — это тьма, злоба, предательство.

— Не может же все быть настолько плохо.

— И различное «не может быть» — также часть моей жизни. Мои немногочисленные приятели уже давно смирились с моими взглядами на бытие — Александер, к примеру, просто махнул рукой на попытки сделать из меня милого и приятного в общении юношу.

— Александер вообще предпочитает махать руками на все, что требует напряжения, кроме того, что составляет его страсть, как, к примеру, эти древние игрища — игра благородная, не отрицаю, однако никогда не понимал тех, кто засиживается за ней до ночи. Думаю, эти торговые дела, при всей их прибыльности, привлекают его более потому, что это интересно. Не знаю, евреи там или нет, однако всем известно, что в торгах главное — облапошить первым, и пока ему это удается, он счастлив… Но все прочее, ради чего надо делать над собою усилие, ему не по душе. Наверное, утратив обоих родителей и чудом выжив после чумы, он убежден, что теперь заслужил жить; жить так, как ему заблагорассудится. Получать от жизни удовольствие и избегать всевозможных досадностей. Никто здесь об этом не говорит, но всем известно, что, кроме мебели и слуг, он потерял еще кое-кого; я ожидал его увидеть в печали, однако… Вероятно, печалиться об утраченных возлюбленных, по его мнению, «банально» или «утомительно»; или же просто — страшно. Гибель близких напоминает о собственной близящейся смерти.

— Думаю, здесь дело в другом, — возразил Курт, бросив исподволь взгляд на оживленное лицо фон Вегерхофа. — Попросту он знает, что постного лица и сожалений о потере какой-то содержанки здесь не поймут. И, признайте, господин фон Эбенхольц — не поняли бы.

— Не все. Вильгельм — возможно, в его предках запутается и он сам… А знаете, что, к примеру, я женился на дочери человека, взявшего в супруги купленную им когда-то женщину? Она работала в его замке.

— Неужто? — с искренним удивлением переспросил Курт. — А я полагал, что подобные истории остались в песнях и сказках.

— Как видите — нет. Теперь же и вовсе — времена меняются, меняется многое. Александер сумел к этим переменам приспособиться, а мы, старики, увы — нет; мы привыкли жить согласно традициям и в новом бытии смыслим мало. А поскольку возвращения старых добрых времен не предвидится — Император явно намерен идти в ногу с переменами — то и нам впереди места не представляется. Нам судьба разоряться, умирать и освобождать место для новой поросли, как древним деревьям в лесу. Все эти попытки нашей хозяйки и подобных ей ревнителей старины держаться установленных правил, следить за чистотой рода, блюсти благородство линии — все это не имеет смысла, предсмертные судороги.

— И что же, по-вашему, является верным подходом к жизни, барон?

— Александер — при всех его недостатках — это верный подход, — отозвался фон Эбенхольц уверенно. — Жизнь надо брать за горло. Я уже не могу — какая хватка в мои-то годы?.. А вот Эрих мог бы. Мог бы, однако не желает этому учиться; теперь начинаю жалеть, что с детства развлекал его рыцарскими сказками — он вырос слишком возвышенным, от реальности совершенно отвлеченным и не имеющим понятия о том, что такое жизнь человеческая. В его представлении это благородство, доброта и любовь…

— … к дочери фон Люфтенхаймера, — договорил Курт и, увидя, как тот поморщился, уточнил: — Что плохого в подобной партии? Ландсфогт — чем вам не угодил?

— Тем, что он — ландсфогт, — пояснил фон Эбенхольц недовольно. — Это политика, майстер инквизитор, а политика есть нечто схожее с упомянутой вами вашей жизнью — тьма, злоба, предательство. Все меняется в минуты. Сегодня он ландсфогт, его сын — особа, приближенная к Императору, его дочь — завидная невеста; а завтра? Император сменится, и новый престолонаследник решит поставить всюду своих людей, которым он верит; и что будет с прежними? с их семьями, включая детей и племянников до седьмого колена?.. Я знаю, как это бывает, майстер инквизитор. В лучшем случае — лишение имущества и чина, в худшем — плаха и обвинение в измене.

— Откуда такие мрачные взгляды в будущее, барон? Подобное развитие событий теперь, как сказал бы Александер, не в моде; околопрестольных чисток не проводилось вот уже два поколения Императоров.

— Это и настораживает, — возразил фон Эбенхольц. — Тем более остается на это вероятности. Кто сказал, уж простите за вольные речи, что следующим блюстителем престола будет снова кто-то из фон Люксембургов? Курфюрсты выберут какого-нибудь немецкого герцога — и все закружится, как вода на мельнице… Предпочитаю держаться от всего подобного подальше; и пусть Эрих после считает меня чудовищем и деспотом, но свою судьбу с дочерью имперского служителя он не свяжет — только через мой труп. А ее прескверный характер лишнее к моим резонам дополнение.

— О, да, — улыбнулся Курт. — Наслышан. Судя по тому, что я успел понять, из бедного отца она лишь чудом не сделала прикроватную скамеечку.

— А каких трудов стоило мне не превратиться в его подобие, майстер инквизитор… — вздохнул фон Эбенхольц. — Ведь я его понимаю; если женился не из расчета, если любишь свою половинку, потерять ее вдруг — это удар, удар по сердцу и душе, и дети — все, что остается. Это словно ее часть… Но потакая их желаниям, мы лишь сделаем им же хуже. Они так и не привыкнут к тому, что в жизни хоть что-то приходится получать с усилием, что чего-то придется добиваться, что что-то не возникнет при первом же «хочу». Что не все вокруг готовы им услужить.

— Господин фон Люфтенхаймер, — тихо, но решительно вмешался вдруг голос капеллана, — утратил свою супругу, когда дочь его была весьма мала. Ему много тяжелее было поступить подобно вам, господин барон — маленькой девочке требуется больше любви и внимания, нежели зрелому юноше и взрослой девице.

Фон Эбенхольц раздраженно поморщился, поджав губы, и, не ответив, тяжело поднялся.

— Я вижу, — произнес он с неискренней улыбкой, — Эрих пытается одолеть Александера; пойду взгляну. А вдруг. Чудеса случаются. Прошу прощения, отец Штефан, но вынужден прервать разговор, не начав.

— Кажется, вы задели его чувства, — с укоризной заметил Курт, и капеллан сокрушенно кивнул:

— Правда горька. Быть может, не всегда и стоит говорить ее…

— Невзирая на собственную должность — вынужден согласиться. Как я понимаю, вы каждого здесь давно и хорошо знаете?

— В некотором роде, — согласился тот. — Знаете ли, брат..?

— Игнациус.

— Знаете ли, брат Игнациус, когда служишь при одном месте столько времени, начинаешь вникать во все, что вершится вокруг, волей или неволей. Случается, что гости бывают в этом имении во дни богослужений, случается — и исповедуются… сомневаюсь, что полно и искренне, но уж хоть что-то… Больше я узнаю о них из сплетен — в молве, бывает, слышишь то, о чем наедине, в исповедальне, не говорят; странная суть человеческая. Наверняка и в вашей службе такое замечалось.

— Бывало всякое, — согласился Курт. — В ближайшей пивной случайному соседу за кружкой пива в детальностях рассказывают то, что мне приходится вытягивать щипцами — порою и в дословном смысле. Не в одном и не в двух расследованиях мне доводилось получать основную, самую важную информацию не в разговорах с глазу на глаз, а вот так — слушая, что, кто и о ком говорит за глаза с соседом.