Степень вины - Ричард Паттерсон

— В тот день, когда погиб Марк Ренсом, я была в шоке. У меня остались смутные обрывки воспоминаний.

Шарп посмотрела на нее с нескрываемым недоверием:

— И по причине шока, я полагаю, вы на сорок минут, по оценке доктора Шелтон, отложили звонок по 911.

— Насколько верно я могу оценить свои действия, да.

В зале была мертвая тишина. Пэйджит заметил, что при каждом вопросе и ответе взгляд судьи Мастерс переходит с одной говорившей на другую, как будто она смотрит теннисный матч.

— Но во время разговора с инспектором Монком, — не отступала Шарп, — вы заявили, что позвонили сразу же.

Мария задумалась.

— Так мне казалось в то время.

— Но вы признаёте, что ваши показания изменились после того, как вы услышали сообщение доктора Шелтон?

— В изложении последовательности фактов — да. Но не в изложении самих фактов. — Мария, помолчав, обернулась к судье: — Это видно только при сопоставлении.

— Но вы уже признали, что в своих показаниях ни разу не упомянули о кассете.

Мария медленно перевела взгляд на Шарп:

— Как я уже говорила, содержание кассеты связано для меня с душевными страданиями.

— Настолько тяжелыми, что вы даже забыли о существовании этой кассеты, пока мы ее не нашли.

Мария подалась вперед.

— Не от вас именно я скрывала то, что на кассете, — холодно произнесла она. — Я скрывала это от всех, кроме доктора Стайнгардта, человека, которому решила доверить и свою вину, и свой стыд. То, что я говорила инспектору Монку в минуты смятения, в состоянии шока, как раз определялось привычкой, выработанной годами.

— Привычкой лгать, вы имеете в виду.

Мария вспыхнула, смешалась на мгновение; Пэйджит почувствовал, что подспудно ее гложет мысль о том, что Кэролайн Мастерс знает о ее лжесвидетельстве. Очень мягко она возразила:

— Я не это имела в виду, мисс Шарп. Вы знаете.

Шарп медленно покачала головой.

— А я имею в виду, — с прежним спокойствием отчеканила она, — что вы изменили свои показания не потому, что у вас улучшилась память, а ради того, чтобы ваши показания не противоречили другим свидетельствам. И вы знаете это.

Кэролайн Мастерс смотрела на Марию, в выражении ее лица, как показалось Пэйджиту, странным образом сочетались скептицизм и жалость.

— Это неправда, — возмутилась Мария, обращаясь к Шарп. — Я знаю одно: рассчитывать на сочувствие не приходится. Тем более от вас.

Какое-то мгновение Шарп смотрела на нее. Потом пожала плечами, как бы говоря: что бы ни сказала теперь Мария — это касается только ее, ответа не требуется. Пэйджит не мог не восхититься: усилием воли Шарп настраивала себя на борьбу — старалась сохранить хладнокровие и способность держать себя под контролем.

— Кстати, о сочувствии, — проговорила она. — Вы показали, что ходили по коридору, — в этот момент вас и видел мистер Тэнш, — собираясь попросить кого-либо оказать помощь мистеру Ренсому. Но помощи вы не получили, это так?

Мария опустила взгляд:

— Не в этом дело. Как я говорила, по-настоящему мне тогда не смог бы помочь никто.

— Так ли это? А может быть, причина в том, что вы хотели узнать, не слышал ли кто-нибудь выстрела, чтобы безбоязненно дать свою фальшивую версию?

— Нет. — Мария приподнялась со своего места. — Это неправда.

— Вот как? А не потому ли вы закрыли окно шторами — чтобы никто не видел, как вы фабрикуете доказательства?

Видно было, как Мария борется с собой, стараясь сохранить самообладание.

— Если верить вашему свидетелю, мистеру Хаслеру, я фабриковала доказательства в голом виде. Значит, мне придется признать, что перед этим — «чтобы мои показания не противоречили другим свидетельствам» — я разделась.

В публике поднялся ропот, кто-то закашлялся от смеха. Пэйджит увидел, что лицо Шарп окаменело от злости.

— Нет, — возразила она, — было иначе: вы разделись, чтобы усыпить бдительность мистера Ренсома, а потом застрелили его. После этого вы закрыли окно шторами. Было так?

— Не было. — Мария была мертвенно-бледна, а голос ее звенел от презрения. — Разве только в вашем воображении. И еще Марка Ренсома.

— Мистер Ренсом больше ничего не в состоянии вообразить. Скажите, мисс Карелли, вы ходили по номеру, трогали мебель, чтобы убедиться, что это вам не снится, после того как опустили шторы?

Мария, глядя ей в глаза, ответила:

— Честное слово, не помню.

— Вы не можете вспомнить, когда вы притрагивались руками к книжной полке, к письменному столу?

— Нет.

— Или почему отпечатки ваших пальцев оказались на ручках выдвижных ящиков письменного стола?

— Не помню.

— Что она делала? — прошептала Терри Пэйджиту.

Не спуская напряженного взгляда с Марии, тот буркнул:

— Понятия не имею.

— А может быть, вы искали кассеты, на которых была записана ваша беседа с доктором Стайнгардтом?

Глаза Марии от изумления широко раскрылись:

— Я не искала кассеты.

— Может быть, вы нашли одну? И уничтожили?

— Когда? — растерянно выдохнула Мария. — Как? Спустила в унитаз? Но вы должны знать, что в ванную я не заходила. — Видно было, что гнев уже овладел ею. — Прав был мистер Пэйджит, сказав, что версия обвинения похожа на китайскую грамоту, писанную лунатиком. Но для осуждения невиновного требуется гораздо более развитое воображение. Если, конечно, не фабриковать улики.

Шарп непроизвольно подалась вперед. В зале раздался приглушенный шум: Пэйджиту показалось — как будто многоголовое существо корчится в судорогах. Грохнул судейский молоток.

Обе женщины замерли, смотрели на судью Мастерс. На ее лице были гнев и неприязнь.

— Довольно, — резко заявила она. — Я понимаю, мисс Карелли, обвинение ведет допрос в жесткой манере. Но высказывания, подобные вашему, недопустимы. Я не потерплю их. — Она повысила голос. — Мое терпение иссякло. Следующая ваша вспышка будет расцениваться как неуважение к суду.

Мария повернулась к ней:

— Простите меня, Ваша Честь. Но мне очень трудно принять такие обвинения. Очень трудно смириться с требованием мисс Шарп на одностороннее уважение, в то время как она старается поломать мне жизнь.

Кто-то из публики неожиданно зааплодировал. Но тон Кэролайн Мастерс оставался холодным:

— Я требую уважения к суду от всех участников процесса и взаимоуважения между всеми. Что касается того, добьетесь ли вы здесь справедливости, — это на моей совести, а не на совести мисс Шарп. Уверяю вас: просто обвинения — с ее ли стороны, с вашей ли — на меня никакого впечатления не производят. — Она помолчала. — Единственное, что интересует судью, — достаточно ли улик, чтобы возбудить уголовное дело. И я постараюсь решать этот вопрос с тем беспристрастием и благоразумием, на какие способна.

Лицо Марии прояснилось. Она кивнула, и кивок этот, казалось, меньше говорил о признании власти судьи Мастерс, чем о признательности за ее решение быть справедливой.

— Прошу извинить, — тихо произнесла она.

С минуту судья смотрела на нее, потом распорядилась:

— Продолжайте, пожалуйста, мисс Шарп.

Шарп вернулась к допросу:

— Итак, мисс Карелли, о кассетах. Мистер Ренсом говорил, что на них?

— Да. Говорил.

— Говорил он вам, прямо или намеками, что записи на них позволяют судить о вашей честности и правдивости?

Мария посмотрела на Пэйджита, потом снова на Шарп:

— Он не говорил этого. Нет.

Шарп продолжала:

— Записи позволяют судить о вашей честности и правдивости?

— Протестую. — Пэйджит встал. — Ваша Честь, прошу провести совещание сторон. Немедленно.

Судья Мастерс кивнула:

— Я предполагала, что вы попросите об этом.

Шарп и Пэйджит быстро подошли к судейскому столу. Говорили приглушенными голосами.

— Какой у вас следующий вопрос? — обратился Пэйджит к Шарп. — «Это больше, чем корзина для хлеба?» или «Это начинается с гласного или согласного?» — Он повернулся к судье: — Если Мария должна отвечать на подобные вопросы, то к чему все наши разговоры о врачебной тайне? И если мисс Шарп будет и дальше высказывать намеки типа «Кассеты касаются ваших отношений с правительственным юристом?» — она уподобится дотошному репортеру, который вынюхивает все о жизни Марии.

Шарп протестующе замотала головой:

— Я этот вопрос не задавала, Ваша Честь. Я спрашивала, не связаны ли смятение и душевное страдание, о которых уже говорила мисс Карелли, с тем, что она погрешила против правды.

Кэролайн Мастерс подалась вперед:

— Мы все трое знаем, о чем может говориться в той кассете. Но кассета и ее содержание не относятся к материалам, которые позволительно оглашать. И подобные вопросы неправомерны. Я приказываю вам: пока мисс Карелли сама не раскроет содержание кассеты, не спрашивать о ней. И не выпытывайте ничего окольным путем, выясняя, что говорил по этому поводу Ренсом. Понятно?