Судьба наизнанку - Дмитрий Селин

Михаил сдержанно обрисовал сложившуюся ситуацию. Криницкий дёрнулся было взгреть дежурного связиста, но, посмотрев на его суету у стоек с аппаратурой, передумал и развернулся к Щербинину.

– В комитете всё спокойно, – кратко рассказал о своём визите в ведомство Берии постпред, – меня никто не пытался задержать, никаких претензий нам предъявлено не было. Пришлось отменить пару встреч. Достаточно важных, смею заметить.

– Всю ответственность я беру на себя, – сухо заметил Щербинин, – сколько командированных, кроме сотрудников постпредства и частных лиц на данный момент находится в Советском Союзе?

– Сто шестьдесят пять командированных, из них тридцать сейчас у нас на территории и четыреста десять частных лиц. Все данные на восемь утра.

На память Криницкий никогда не жаловался и консульскую сводку мог воспроизвести в полном объёме – в разрезе по городам и предприятиям, но Щербинина удовлетворили общие цифры.

– Предлагаю подняться ко мне в кабинет, – предложил Криницкий, ещё раз оглянувшись на оператора, – непосредственной угрозы сейчас нет, а связь можно держать и оттуда.

Михаил согласился, и они отправились в резиденцию постпреда. Криницкий пропустил их вперёд, дал соответствующие распоряжения Логинову и поспешил следом.

В функционально обставленном кабинете они расположились гораздо комфортнее, чем в практически необорудованном подвале. Секретарь подала им чай с «юбилейным» печеньем и расположившись за рабочим столом полпреда, харьковские начальники вернулись к осуждению сложившейся ситуации.

Криницкий мягко, но настойчиво внушал Щербинину, что никаких оснований для беспокойства не существует, все проблемы решаемы в рабочем порядке, без бряцанья автоматами и прочих решительных действий. Несмотря на подобное благодушие, режим «крепость» и прочие распоряжения Щербинина охране полпред всё-таки не отменил.

– Если что, оформим как учения, – благодушно сказал уже полностью взявший ситуацию в руки Криницкий. Собственный кабинет, кто бы что ни говорил, придаёт немалый вес словам руководителя. Особенно когда он, начальник, вещает, расположившись в удобном кресле, а даже высокопоставленные, но всё-таки посетители, сидят на обычных офисных стульях.

Но всё изменилось после первых новостей из Харькова. Расшифровав криптопрограммой последнюю сводку и выведя её на печать, Криницкий пробежал её взглядом и медленно, очень медленно протянул её Щербинину.

– В центре Харькова, Богодухове и в Лозовой беспорядки, – ответил он на немой вопрос Мирошниченко, пока Михаил быстро читал сообщения, – митинги коммунистов закончились столкновением с милицией, дошло до стрельбы. А в Лозовой… – он замолчал и поджал губы.

– В Лозовой самый настоящий мятеж, – дочитав сообщение до конца, сказал Михаил, – такие дела.

Он посмотрел сначала на Олега, затем на Криницкого задумчивым взглядом весьма информированного человека, пока не имеющего возможности высказать вслух многое из того, что ему известно и протянул Олегу плотно заполненный буквами лист А4, сказав еле слышно:

– Товарищ Сталин оказался прав, – ни хера наше появление не смогло изменить.

– Пока, Михаил Анатольевич, только пока, – ответил ему Олег, впиваясь взглядом в первые строчки, – да и вообще – ему это только кажется.

Столовая департамента, как обычно по выходным, не работала, и перекусывать чиновникам в сверхурочные пятый месяц подряд приходилось всухомятку. Из принесённых домашних запасов. Роскошь доставки салатов и суши в любой харьковский офис прекратилась на второй день после переноса. «Давно так не обедал. Начальник, блин, а тормозком, как студент, перебиваюсь», – вспоминая прошлое, думал Алексей, доставая из маленького холодильника в приёмной замороженные полуфабрикаты, а из стоящей рядом тумбочки – глубокую керамическую тарелку, нож и вилку. Задумчиво рассмотрев блеклые упаковки, вернул в морозильник брикет с надписью «каша пшеничная с овощами», оставив на пластиковом подносе, изъятом из той же тумбочки, упаковку «пюре картофельное с беф-строгановым». Ножом, более подходящим для разрезания праздничных тортов, вскрыл упаковку, поддевая примёрзшие края, вытряхнул светлый трёхсотграммовый кусок с тёмными вкраплениями в тарелку, поставил светло-зелёную ёмкость в микроволновку, включил разогрев.

Сворачивая плотный пергамент, он вспомнил, как на удивление быстро решился вопрос с раскруткой харьковского пищепрома. Оказалось, далеко не все фирмы и предприятия, особенно работавшие ещё с советских времён, утеряли навыки и, самое интересное, возможности работать без всяких химических добавок – красителей, улучшителей, стабилизаторов, усилителей вкуса и прочих достижений высоких кормовых технологий. Было бы сырьё, а уж слепить продукцию по рецептурам из потрёпанных книжек никакого труда не составит. Вот с внешним видом и упаковкой на данный момент была полная засада. Та же приснопамятная колбаса благополучно вернулась к здоровому сероватому цвету отварного или подкопчённого мяса. Почему-то в собственноручно сваренном на домашней плите супе никакого морального отторжения не вызывавшего, но на витрине – по первости – доводившего некоторых покупательниц из молодых до натуральной истерики. Ничего, пообвыклись и притерпелись, теперь за весьма и весьма дорогой колбасой, не входившей в список отовариваемых по соцкартам товаров, кое-где даже выстраивались небольшие очереди.

Пока пюре разогревалось, Алексей запустил кофе-машину. Пшикнув, звякнув, агрегат из недостижимого в будущем Евросоюза исправно выдал две порции капуччино из купленной через шведское представительство арабики. Одну кружку Мишин сразу взял с подставки и потихоньку отхлёбывал, откинувшись на спинку секретарского кресла. Многое, конечно, удалось сделать. Не столько им, чиновникам и служащим нового государства, а обычным харьковчанам, вдруг освобождённым от назойливой властной руки. Вот, например, разогреваемый в печке полуфабрикат, называемый так исключительно по привычке. На самом деле это был вполне готовый к употреблению продукт, выпускаемый уже на пяти предприятиях в области. С жестью для консервных банок и плёнкой для пакетов было весьма тяжело и местные умельцы придумали использовать для выпуска подобной продукции фасовочные машины для масла и маргарина. Всё равно они большей частью простаивали из-за отсутствия нужного для молокозаводов сырья. То молоко, что производилось в области, практически всё уходило на детское питание и, в сухом виде, в резервы и карточный фонд. Пергамин, конечно, закупали в СССР – спешно реконструируемый «на ходу» Шебекинский газоперерабатывающий завод нужного качества гранулят для пластиков и плёнок выдать был ещё не в состоянии. Через год, может быть, а пока приходилось обходиться картоном и упаковочной бумагой во всех видах. Во многом из-за этого, например, в продаже не было расфасованного в пакеты молока и других кисломолочных продуктов – инфраструктура для оборота стеклянной тары к две тысячи восьмому году была большей частью ликвидирована, как и сама стеклотара. Именно по этой причине детское питание выдавалось теперь в бутылках из-под пива – зрелище, в прежние времена абсолютно непредставимое. В области наступил ренессанс торговли в розлив, а также резко выросла потребность в соответствующей таре, что вызвало самый настоящий бум в сфере кустарной металлообработки.

«Надо же, – вдруг поймал себя на этой мысли Мишин, – какими словами думать начал. Ещё немного и смогу передовицами „Правды“ шпарить – „кустари“, „артельщики“, „неуклонный рост государственного сектора“ и прочее. Что за херня в голову лезет! Да, трудно жить внутри колхоза и хотя бы на словах не перенять часть образа жизни обобществлённых. Тьфу! Надо с эти бороться, ага».

От подобных мыслей его отвлёк телефонный звонок. Развернувшись к селектору, Алексей ткнул кнопку громкой связи. В кабинет ворвался транслируемый из далёкой Москвы шум. Поморщившись, Алексей слегка покрутил регулятор громкости и наклонившись к селектору, спросил.

– Слушай, хватит на товарища Сталина любоваться, пора бы и пообедать нормально.

– Я кофе пью, с печеньем, – ответил Николай, – дочка вчера привезла.

– Хватит сладостями здоровье портить, это я тебе как бывший совладелец кондитерской говорю, – сказал Мишин, – подымайся ко мне.

– У тебя что там, филиал ресторана? – пошутил Меркушев.

– Японского, скажи ещё. Ледяного, как айсберг, суши не обещаю, но не менее замороженный брикет сухпая ещё есть. Тару только свою захвати.

– Иду, – ответил Меркушев и отключился.

Пока в подсвеченных глубинах «Самсунга» крутилось разогреваемое блюдо, Алексей включил радиоприёмник, встроенный китайскими умельцами в канцелярский набор. Одна из граней серебристой пирамидки с торчащими из кармашков ручками и карандашами была отдана ФМ-радио с фиксированными настройками на пять станций.