Судьба наизнанку - Дмитрий Селин

– Меньше, меньше, товарищ Щербинин. Последних, – только в тридцать седьмом году. Платформа троцкистской оппозиции и примкнувших к ним военных предусматривала реставрацию капитализма и эту, как у вас, «приватизацию». Скажете, нечего у нас приватизировать?

– Ну, как же, – усмехнулся харьковский вице-премьер, – есть, конечно. Все гиганты первых пятилеток и то, что от царя осталось.

– Это что же? – не удержался от вопроса Молотов

– Железные дороги, например. Порты, нефтепромыслы, да много чего ещё.

– Откуда взялась в Советском Союзе буржуазия? – Сталин, словно размышляя вслух, проигнорировал состоявшийся обмен мнениями, – очень интересный вопрос. До сих пор марксистская теория и практика строительства социализма с подобным не сталкивались. Период НЭПа в качестве примера рассматривать нельзя. Это было временное отступление, буквально через несколько лет после социалистической революции. Опыт и навыки работы в частно-буржуазном обществе никуда не делись, и деться не могли. Мы сохранили господствующие позиции в сфере политической власти и основных отраслей промышленности. Фактически, НЭП был уступкой деревне, мелкому сельскому единоличнику. Именно в деревне тогда таилась основная угроза нашему делу. Социализм мог утонуть в море мелкобуржуазной стихии. Этого, кстати, – Сталин остановился и посмотрел на Михаила, – так и не поняли Бухарин с Чаяновым.

– «Путешествие в мир крестьянской утопии», – Михаил вспомнил одну из прочитанных ранее книг.

– Читали, значит? – Сталин буквально ткнул в сторону Михаила трубкой, – я тоже. А теперь ответьте на один вопрос, – могло ли то, придуманное Чаяновым государство, существовать в современной международной обстановке?

– Но такой обстановки могло и не быть, – попытался возразить Щербинин, – не приди Гитлер к власти…

– Ошибаетесь, – резко перебил его вождь, – глубоко ошибаетесь! Гитлер, не Гитлер, какой-нибудь Рейхенау или Штрассер, всё равно! Общественные процессы в Германии всё равно бы вытолкнули наверх, к власти, политика-реваншиста. Слишком велико было унижение немцев после Версаля. Слишком глубоки разногласия между странами победившей Антанты.

– Сами понимаете, – более мягким голосом продолжил генсек, – что на те решения и процессы, заложившие основы послевоенной Европы, Советская Россия влиять никак не могла. Мы могли использовать, как у вас говорят, только «асимметричный ответ» через Коминтерн.

«Красный Жругр был слаб, слабее уицраора Германии, не говоря уже о Стэбинге. Но щупальца имел неимоверной длины, ими он шарил в чужих шрастрах, отвлекая силы враждебных уицраоров на „внутренние“ проблемы, вынуждая их отказаться от прямого вторжения в Друккарг». Пронеслась в голове Михаила неточная цитата из «Розы Мира» Даниила Андреева.

Щербинин неопределённо пожал плечами.

– Мне трудно об этом судить. Многие предвоенные архивы у нас ещё засекречены, а вокруг истинных причин, того что случилось, столько всего наворочено, что уже не разобраться, где истина.

– А вы постарайтесь, – порекомендовал ему Сталин, – мы вам поможем. Верно, товарищи?

Товарищи горячо одобрили почин вождя. Поможем, мол, заблудшим в трёх соснах капитализма найти истинный марксистко-ленинский путь. Михаил же не стал скрывать охватившего его скептицизма

– Исторические исследования это, конечно, хорошо, Иосиф Виссарионович. Но как быть с имманентным пороком советского строя, приведшим к его гибели?

В гостиной воцарилась глубокая тишина. Даже ложки-вилки перестали брякать о казённый фарфор. Вождь вернулся к отставленному стулу, положил сжатую правую ладонь на высокую спинку. Знаменитая трубка при этом торчала вверх нелепым углом.

– Что вы имеете ввиду? – сурово спросил генсек.

– Наличие двухконтурного управления государством, – хозяйственного и партийного, идеологического. Здесь вы, товарищи, – в контексте речи Щербинина это слово прозвучало неприкрытой издёвкой, – недалеко ушли от древнеегипетских жрецов с фараонами и гвельфов с гиббелинами средневековья.

Если про жрецов краем уха, но слышали все, то про особенности политического момента начала второго тысячелетия был в курсе только сам вождь. Судя по заданному им Михаилу вопросу.

– Кто же здесь, – он слегка повёл сжатой ладонью, не убрав её, впрочем, со стула, – папа римский?

– Пока его нет, но зато есть Фридрих Второй Гогенштауфен. Это вы, товарищ Сталин.

Вождь засмеялся. Это было так дико для Михаила, что он удивился этим клокочущим звукам не меньше, чем хорошо преподанному юному Сосо курсу истории в провинциальной тифлисской семинарии.

– Интересная точка зрения, – вождь уселся на своё место, дал знак наполнить бокалы. За столом поднялась обычная суета, с лёгким ощущением того, что пронесло.

Пока разливалась по хрусталю «хванчкара», он, слегка посмеиваясь в усы, спросил у Щербинина.

– Кого из присутствующих вы видите командиром монгольских туменов в том походе к последнему морю?

Щербинина охватил азарт, сходный с чувством проскочившего впереди лавины лыжника.

– Разумеется Лаврентия Павловича.

Теперь засмеялись все, даже кандидат в Батыи. Михаил решил воспользоваться моментом и провозгласил тост

– Предлагаю выпить за неразрывную связь времён и непрерывное развитие человечества!

Благодаря воцарившейся за столом весёлой атмосфере такой слегка космополитический тост прошёл на «ура». Больше на серьёзные темы не разговаривали и в представительство Михаил успел приехать уже к двум часам пополуночи. Хорошо, что завтра никаких протокольных мероприятий не намечалось. Только несколько совещаний с командированными в Москву специалистами, разговор с журналистом да вечером возвращение в родные пенаты. Вылет домой был запланирован на двадцать один ноль-ноль.

– Что скажешь? – обратился Щербинин к Олегу, когда закрылась дверь за последним, срочно вызванным в представительство, специалистом.

Мирошниченко задумчиво барабанил подушечками пальцев по краю массивного стола и ответил после небольшой паузы.

– Странно. Всё вроде идёт по плану, но тут неувязка, здесь заморочка. Нас как будто в сторону отодвигают. Мягко-мягко.

– Вот именно, – подтвердил его опасения Михаил, – первоначальный энтузиазм у советских товарищей пропал и теперь они начинают потихоньку борзеть.

– Странно было бы ожидать другого, – высказал своё мнение Мирошниченко, – им от нас не надо ничего, кроме технических достижений. Общение с потомками на другие темы развращает товарищей и вообще противопоказано советскому человеку. Хотя они и держатся, но всё-таки футурошок потихонечку-полегонечку разъедает советскую действительность. В личной сфере особенно.

– А, – усмехнулся Щербинин, – тебя тоже спрашивают, что с ними дальше случится?

Олег кивнул.

– Даже коллеги, – он тонко улыбнулся, – стараются о себе узнать. Слухи-то и в НКВД ходят.

Одним из многих мемов, вброшенных в СССР поднаторевшими в информвойнах пиарщиками, был активно циркулирующий в стране слух о якобы хранящихся в харьковских архивах «списках жизни» чуть ли не любого советского гражданина. Изустно передавалась небывалая весть о том, что там, в отдалённых пределах времени научились записывать основные вехи жизненного пути на особые грампластинки. Световые или магнитные и даже (даже!) выдавать их любому желающему. Как «краткий курс» в городской или даже сельской библиотеке. Буде на то желание, любой мог узнать о любом очень многое – когда родился, где, как и на кого учился, работал и как обустраивал семейную жизнь. Если, она конечно была. Для сорокового года запись того, что ещё не случится в этом мире, но давно прошло «по соседству» была своего рода гороскопом. Вариантом гадания в бане или на кофейной гуще и в придавленной атеизмом стране вызывало самый жгучий и яростный интерес. Особенно среди гражданок определённого возраста. Доходило до курьёзов – в соответствующих органах уже вели несколько дел оборотистых цыганок, выдававших себя за приобщившихся к будущим тайнам. На вопрос, откуда ромалы узнали то, что НКВД не под силу, смуглолицые гадалки шёпотом отвечали, что там, за кордоном, тоже оказываются, цыгане есть. Вот они и продали собственным предкам то, что в будущем никакой тайной не является. А хочешь узнать, то позолоти ручку, яхонтовый! В качестве последнего аргумента клиенту демонстрировались компакт-диски разной степени потёртости. Сражённый таким артефактом клиент, а чаще клиентка, безропотно золотил, а иногда, как это случилось с известной актрисой, и бриллиантил. За что неудачливым предсказателям уже маячил нехилый срок за мошенничество.

В рукописи уже ходил краткий дайджест грядущих биографий знаменитых на то время людей. Благоразумно ограниченный, правда, известными актёрами, писателями и композиторами. Из видных политических деятелей там упоминался только безобидный Будённый и прошествовавший через весь двадцатый век Каганович. Но даже за этот, в общем-то достаточно пресный для начала двадцать первого века сборник исторических анекдотов, семейных хроник и слегка жареных фактов вполне можно было загреметь по этапу. Но на данный момент республиканские власти подобными фактами не располагали.