Ласточкин крик - Ахмет Умит

потратила на это много сил. Она стала любить меня еще больше, была ко мне еще нежнее. Она надеялась, что так сможет вылечить меня, избавить от травмы. Но нет. Было бы лучше, если бы она меня обвинила…

Я не сдержал улыбки.

– Будь все так, как вы говорите, никто бы далеко не отступал от Священного писания. Любая религия запрещает людям поступать плохо. Но, увы, людей не пугает даже угроза адского пламени. А в священных текстах говорится: нужно больше любви, еще больше любви, больше правды…

Его взгляд смягчился.

– А знаете, я согласен, что нам нужно больше правды. Но только человеческой правды. Сколько бы тебе ни было лет, ты должен лицом к лицу встречаться со своими ошибками. Ты должен знать о своих слабостях, подлостях, дурных чертах. Из них и состоит человек, потому что такова его природа. И мама должна была сделать это – она должна была понимающе посмотреть мне в глаза, обнять ласково и сказать: «Еще не поздно, ты можешь стать нормальным». Но она не понимала человеческой природы. Как и все, она считала человека высшей ценностью. Не понимала, что внутри каждого из нас живет тяга к разрушению, живут злоба, эгоизм и сладострастие, живут корысть, приспособленчество, слабость и глупость. Я никого не обвиняю, этого и во мне с верхом. Отнекиваться глупо, главный комиссар, все мы жестокие животные. Возможно, самые отвратительные из всех. Пересобрать себя мне помогла не материнская любовь, а тот стыд, что я пережил в сарае. Я постоянно ношу его в себе. Это чувство сделало меня сильным, благодаря ему я смог заново начать жить, благодаря ему я излечился. Но потребовались годы, долгие годы. И все же в конце концов я справился…

Пришло время задать важный вопрос:

– И для этого вам понадобилось убивать других людей? Только так?

Уверенный в собственной правоте, он кивнул:

– Да, именно так.

Но сейчас мне не нужны были краткие ответы, мне нужно было его разговорить.

– Вы стали убивать педофилов? Тех, кто, по вашему мнению, этого заслуживал?

В глазах прокурора засветилась гордость:

– Скажу так: я убивал тех, кто должен был умереть. Например, я ничего не знал о тех, кого убил в двенадцатом году. Мне лично они ничего плохого не сделали, но я должен был убить их. Это даже не возмездие – я стал верить, что только через убийства педофилов смогу избавиться от нанесенной мне много лет назад травмы. Знаете, эту мысль я почерпнул из одного фильма. Фильм не очень известный… средний американский фильм. А сюжет такой:

мужчину насилуют в детстве, он получает тяжелую душевную травму, а потом начинает убивать тех, кто напоминает ему о случившемся. И в итоге он избавляется от травмы. Я поступил так же. Я пытался искупить свою давнюю трусость убийством двенадцати человек. Кто замешан в педофилии, мне, прокурору, несложно было узнать. Я похищал их и привозил в сад позади дома. Вкалывал им лекарство. Глаза завязывал красной повязкой, похожей на ту, что мы использовали с отчимом в наших играх. А потом стрелял им в затылок из пистолета моего отца – того самого пистолета, из которого мама убила Мюшфика. А затем отвозил трупы в места, так или иначе связанные с детьми, и рядом оставлял игрушки, похожие на те, что прежде мне дарил отчим. Чтобы подчеркнуть связь с ним, убитым я отрезал половину уха. Для меня очень важным было число двенадцать. Свои двенадцать убийств я совершил в двенадцатом году. Календарные даты – дни, когда я совершал убийства, также складывались в двенадцать. То же самое было и с месяцами. И, как верно заметил главный комиссар Зекаи, сумма цифр на штрих-кодах также складывалась в двенадцать.

На какое-то время я забыл о том, что пытаюсь выгадать время для своего спасения, – просто внимательно слушал человека, который таким чудовищным способом пытался вернуть собственную жизнь в норму.

– И как, это помогло? У вас получилось стать счастливым?

– Естественно, – тут же ответил Надир. – Если бы я не убил их, меня пожирали бы стыд и унижение, я бы утратил всякое уважение к себе. – Он замолчал и посмотрел мне в глаза. – Знаете, главный комиссар, я же никогда не спал с женщинами. Пробовал, но не получилось. Только после этого я понял, почему моя мать в тот день произнесла: «Ты его погубил!» В общем, я понял, что меня могут спасти только убийства. Но я не был до конца уверен в этой мысли. Стоило попробовать. Я попробовал и понял, что был прав. Странно, но в процессе во мне родилось и другое чувство. Да, я хочу рассказать вам о том, что чувствовал, когда убивал педофилов. Не буду отрицать, первые два убийства дались мне тяжело. Речь не о технических сложностях, которые я пережил во время похищения. Я говорю именно об убийстве, то есть о лишении жизни. Как убить кого-то, к кому ты не испытываешь никакого негатива? Человека, с которым у тебя лично нет никаких счетов? Особенно сложно было в первый раз… Я трижды приставлял пистолет к затылку жертвы и трижды опускал. Но в конце концов нажал на курок. Во второй раз я тоже волновался, да. Но в третий даже начал получать удовольствие. Мне нравился страх в глазах похищенного, нравились его причитания, нравился жар летевших в лицо капель крови. Странные чувства, согласен, но я просто балдел от них. Сначала от осознания этого мне было страшно, но потом я расслабился. Можно сказать, я вернулся в дикое состояние наших предков. – Он затих и обеспокоенно на меня посмотрел. – У меня получилось объяснить, господин старший комиссар? Это ведь необычное переживание. А вот когда я проник в дом Кансу Сармашика, я ничего подобного не испытывал. Не буду отпираться, мне интересно было узнать, кто его убил, и я знал, что хирург не был педофилом. Заходить к нему в квартиру было очень опасно, и в итоге мне, против всякого желания, пришлось вырубить Зейнеп-ханым. Я чуть было не столкнулся с вами, но пронесло. Знаете, я чувствовал азарт, во мне бурлил адреналин, и это было прекрасно. Но все равно это были совсем другие чувства, отличные от того кайфа, который получаешь, когда убиваешь человека. – В глазах безумца загорелся хищный огонь. – Кстати, главный комиссар, вам наверняка приходилось кого-то убивать – стрельба на поражение в ходе операций. Вам не доводилось испытывать это удивительное чувство?

Я не мог понять, насколько он искренен в своем интересе, и сказал то, что думаю:

– Убийство не