Ласточкин крик - Ахмет Умит

что рассказ дается ему просто, но все же чувствовалось, что душа его кровоточит. Как бы ни пытался он спрятать свою травму, боль все равно рвалась наружу.

Прокурор нахмурился, голос его стал звучать глуше, но улыбка по-прежнему не сходила с губ.

– «Игры» эти начались, когда мне было девять, и длились три года, до моих двенадцати лет. В один из летних дней папаша Мюшфик распалился слишком сильно, не смог удержать себя в узде и навалился на меня целиком… Мне было очень стыдно, я пытался вырваться, но он вцепился мне в плечи и довел все до конца. Я сгорал от стыда, а Мюшфик-бей погладил меня по волосам и попросил прощения. Обещал, что, если я ничего не скажу маме, он купит мне велосипед. А я никому и не собирался ничего говорить. Но той ночью у меня пошла из ануса кровь. Моя мать была врачом и, конечно, не могла этого не заметить. Она заволновалась, стала осматривать мое тело и обнаружила на плечах синяки, оставшиеся от рук отчима.

«Что это?» – спросила она.

«Подрался в школе», – ответил я.

Мама, конечно, не поверила, поняла, что дело тут не в школе. Вероятно, она и раньше чувствовала неладное, но, ослепленная любовью к мужу, предпочитала отгонять тяжелые мысли. Но теперь горькая правда была прямо у нее перед глазами. Она не стала вести себя так, как ведут некоторые слабые женщины, когда обнаруживают, что их муж – педофил. Вы ведь знаете, многие из них говорят в таких случаях, что не хотят разрушать семью, лишать детей отца, и просто игнорируют происходящее. Но моя мама игнорировать ничего не стала, она была женщина с характером. И она была очень умная. Она не давила на меня, выпытывая правду. Просто подготовилась и стала ждать. В субботу она сказала Мюшфику, что ее вызвали на дежурство в больницу. Мы остались с отчимом вдвоем. Конечно, он не собирался упускать такой шанс: под предлогом игры в «жмурки» затащил меня в сарай. Будто пытаясь запятнать меня, обнял сзади, начал осыпать мои щеки поцелуями, но в этот момент послышался голос мамы:

«Отпусти моего сына, извращенец!»

Я обернулся и увидел ее. Ее щеки пылали, в руках она держала пистолет отца. На человека, которого прежде любила до безумия, мама смотрела с ненавистью.

«Тебе говорю, урод, отпусти моего сына!»

Мюшфик замер и промямлил:

«Ты не так меня поняла, котик».

Но ненависть из глаз моей матери никуда не исчезла, и пистолет по-прежнему был в ее руке.

«Сына моего отпусти, подлец! – закричала она. – Быстро, я сказала!»

Я наблюдал за происходящим со смесью стыда и испуга. Мюшфик отошел от меня и начал двигаться в сторону мамы.

«Я все могу объяснить, Мукаддес, ты правда неправильно поняла. Если не веришь, спроси у Надира…»

Эти слова переполнили чашу терпения.

«Заткнись, урод! Ты его погубил!» – И она спустила курок.

Мюшфик схватился за живот, согнулся и осел на землю. Все вокруг было в крови. Пятно крови на его синей рубашке росло с каждой минутой, расплываясь по ткани.

«Перестань, Мукаддес, – почти умолял он. – Я ни в чем не виноват, послушай меня. Прошу, послушай…»

Я испугался выстрела, растерялся, закрыл уши руками и стал плакать. Видимо, я представлял собой ужасное зрелище, потому что мама забыла про Мюшфика и бросилась ко мне.

«Ты ни в чем не виноват, сынок, – произнесла она отчаянно. – Все будет в порядке».

Но я никуда не мог деться от засевшего внутри ужаса.

Мамочка опустила оружие и встала на колени передо мной.

«Ты ни в чем не виноват, милый мой мальчик, – вновь горестно произнесла она. – Этот мерзавец тобой воспользовался».

Тут Мюшфик, увидев, что она отвлеклась, собрал силы и бросился на нее. Пистолет из ее рук вывалился. Мой отчим, хоть и был ранен, телом прижал ее к земле и попытался ударить. Мама начала сопротивляться, закричала мне:

«Надир, помоги, возьми пистолет, убей урода!»

Какое там «убей», я даже пошевелиться не мог.

«Надир, сынок, пожалуйста! Подними пистолет…»

Я не двинулся с места, меня парализовали стыд и страх. Но случилось чудо – потерявший много крови Мюшфик неожиданно отключился. Мама, как дикая тигрица, выскользнула из-под него и прыгнула к пистолету. Пока Мюшфик пытался прийти в себя, мама наклонилась над ним и выстрелила в затылок. Пуля раздробила ему челюсть и разорвала губы, которые еще недавно меня целовали, он завалился на бок. А мама отбросила пистолет в сторону и развернулась ко мне.

«Все закончилось, сынок, – произнесла она в слезах. – Все прошло, маленький, да ничего и не было. Ты ни в чем не виноват».

В этот момент я понял, какую большую ошибку допустил. Что бы ни говорила моя мать, вообще-то я был виноват…

Надир замолк, его прежняя невозмутимость куда-то пропала, глаза стали влажными. Он явно себя в чем-то винил, и эта вина не давала ему покоя.

– Да, господин комиссар, я был виноват, – с нажимом произнес он. – Виноват в том, что допустил то, что произошло…

Мне стало его жалко.

– Вы были ребенком… Он просто вас заставил. Ваша мама была права – вы последний, кого стоит за это винить.

– Неправда, – уверенно произнес он. – Мама ошибалась, и вы сейчас ошибаетесь, Надир-бей. В том, что я ему поддался, только моя вина… Я говорю не только про сексуальное насилие, это очень сложная тема… Впрочем, я действительно был ребенком, причем домашним ребенком, мог не понимать каких-то вещей, и за это меня простить можно. Но за что я себя никогда не прощу, так это за то, что не помог матери тогда в сарае… Мюшфик был готов убить мою мать, а я ничего не сделал. Даже пальцем не пошевелил. Подлое, мерзкое поведение… Если бы Мюшфику представился шанс, он бы после мамы убил и меня… Вот за это я себя простить не могу. Простить – это значит признать собственную слабость. Да, главный комиссар, в этом мире правда, справедливость и честь ничего не значат. Поэтому приходится быть храбрым, сильным, но и безжалостным. Иначе просто не получится выжить…

Он замолк, глядя в пустоту, события многолетней давности его не отпускали.

– И у вас это получилось? – спросил я.

– А?

Надир будто вынырнул из глубокого сна.

– У вас получилось стать храбрым, сильным, но и безжалостным?

Он глубоко задышал.

– Думаю, что да. Правда, это заняло много времени, – тихо сказал он. – Очень много. Мама не повела меня к психологу – боялась, что я расскажу об убийстве. Сама занималась со мной,