Эпитафия Любви (СИ) - Верин Стасиан

— Что это? Птицы? — Ги вернул Магнуса в реальность.

Дэйран и Хионе прервали свой оживлённый разговор, народный трибун замотал головой в рефлекторном, но бессмысленном жесте что-то увидеть. — Что за звуки?

Хлопанье и писк — как от птицы, севшей на балдахин. Преследующая Магнуса женщина впилась губами в шею, поселяя его между реальностью и вымыслом, между приближающейся опасностью и умиротворением брачных игр.

— Ложись!! — срывая голос, крикнул воин. Опешив от неожиданности, Магнус разжал руку Хионе — воительница, тем временем, безапелляционно подчинилась этериарху — и, не успевая лечь, рванулся по памяти к стенке.

Острые иглы выникнули из темноты и обложили его, повили, как моток шерсти. Спустя мгновение, он отпустил и руку Гиацинта, чтобы было чем отмахиваться от стаи летучих мышей. Дева в свадебном платье смеялась над ним.

Мыши впивались в кожу, кусали, обдирали лицо когтистыми лапками, проказничали на тунике. Отцепляя одну, Магнус чувствовал, как налетает другая. Взметнулась беспорядочная ругань Ги, слышались боевые поползновения Хионе. Дэйран шуршал по земле, отползая. Липла к сандалиям паутина.

— За мной! За мной! — Его голос стал отдаляться. Магнус, отогнав навязчивых крылатых зверей от лица, вслепую схватил вольноотпущенника. Боясь отстать, они бросились в одно из тоннельных разветвлений. — Уходим, уходим! Они нас съедят! — Горячая струйка текла к подбородку. Магнус свернул шею той мыши, которая рвала ему волосы, пнул кусающую колени. Проклятая женщина в который раз навестила его, целуя кровавыми губами его раны. Голос Дэйрана утекал во тьму.

* * *

Паутина приставала к тунике, облепила ноги — это дева в свадебном платье обнимала его. Магнус, осязая только воздух, бежал куда глядели глаза — а взор тонул во мраке, не выхватывая никакого ориентира, уши заложило, от резкого запаха духов в груди чесалось, пальцы левой руки вцепились в ладонь Ги. Юноша в безмолвии бежал за Магнусом, спотыкаясь впотьмах.

«Останься со мной, любимый…» — приманивала дева.

Он уже не соображал, где иллюзия, где реальность. Магнус нежился в пространстве сновидений, и удовольствия, которыми награждала его белая женщина, и её шелковистый голосок, отзывались мурашками. Они навлекали страдания — отсветы в зеркале опущенных век, покалывания, жжение и мигрени, они отяжеляли кости, целовали надбровья калёным железом, и рвали волосы в запале утехи. В мире нет пары символичнее, чем Страдание и Удовольствие — они балансируют, танцуют вдвоём на подиуме человеческой жизни, никогда не сходясь в визави, ибо если сходятся, то сокрушают друг друга. Разбиваясь, они рождают смерть — нет ощущений, нет тяжести, нет радости. Есть безвременное Ничто.

Вот почему нельзя боятся смерти. Вот почему нельзя доверять суевериям лжецов. Мы чувствуем боль, мы живы, все в порядке. Пока мы чувствуем радость и мир, мы ещё и счастливы. Когда мы ничего не чувствуем, ни боли, ни радости, это и есть смерть, это и есть Ничто. «И тебе не запугать меня, жалкая иллюзия моего отравленного тела!.. тебе не запугать… я доберусь… я дойду до конца… без тебя!» — зарекался Магнус.

Но иллюзия, будто второе Я, по пятам гнала его. Она ластилась, прижималась, она питала его силой и страстью, она низводила его мысли к разврату и возвышала к глубокой привязанности. Ей было весело, ей было любопытно. Она впрыскивала яд, паучиха, властительница тенёт; её груди, как коварные хелицеры, её бедра, как брюхо. Тело Магнуса передвигалось по всем законам механики, но разум плохо управлял им. Он из последних сил боролся с её влюбленностью. И дева, не разделив влечение, мстила кошмарами…

Народный трибун стоит на башне. Полыхает Аргелайн, набегающие тучи оттесняют солнце, и морская вода превращается в разрушительное цунами. Плебеи умирают с патрициями, купцы с вьючными животными, женщины с мужчинами, а дети с родителями. Отчаявшиеся фанатики приносят в жертву выживших, волны стремительно приближаются. Скоро народный трибун гордо уйдет в Ничто вместе с народами Амфиктионии. С ним его воспитанник, Ги. Перед смертью он решил остаться с ним. Ему нечего боятся, ведь так? Так или нет?

Его пихают к остроконечным зубцам. Ему вонзают нож в спину. Верный Ги предательски подталкивает патрона, и с воплем «за что?» он падает с вершины, а она рушится под напором воды. Но — ужас не обрывается столкновением с землёй. Нечеловечески искривлённый, сломавший себе позвоночник, он умирает в полном одиночестве, его подхватывает волна, его желудок бухнет от жидкости, к нему не приходят видения загробного мира, его не существует на пиршестве богов. Ведь их нет… нет… нет!

Но если они есть? «Ты подумал об этом, мой любимый… ты подумал об этом…» — но ему не суждено возродиться, ему не суждено стать частью пантеона помощников Четверых или уйти к богу Старых Традиций, оголённый, бросивший тело посмертный заключённый, старая шлюха, не интересная никому, хохочущая от избытка горести, плачущая от недостатка боли.

Воистину, вот бы тогда подставить спину под шипастую плеть, вырвать ногти, раскрошить зубы! Вот бы расплавить ноги или сварить себя в чане! Вот бы проглотить раскалённое золото и вкусить плотские унижения, каких не вкусили и жертвы Николаса Безумного! Всё — и большее, и большее — только бы не оказаться в бесчувственной пустоте, вдали от того, что суеверные называют богами! Как можно желать адских мук так сильно?

«Как?» — спрашивал себя Магнус, безысходно удерживая руку Ги — крючок, связывающий его с миром логики. Очень просто. Только безбожнику. Только человеку, который порхает у бездны. Если боги существуют… если Сцевола всё же прав… ему никогда не обрести блаженств загробного мира, но и муки покажутся наградой по сравнению с безбрежным скитанием в Ничто.

И всё же страх — худшее из зол.

Ги о чём-то говорил, спорил и спрашивал, не с первого раза Магнус дошёл до смысла его туманных слов, вырвавшись на минуту из лап девы с запозданием распознал перед собой вполне реальную, хотя и не такую безобразную пустоту: они заблудились, они потеряли Дэйрана и Хионе, в тоннеле сегодня прибавится трупов.

Что будет? Кто ответит, если никого нет?

Невеста улыбнулась ему завитком огня. Она раскинула окровавленные культи, и назвав его единственным избранником, указала на венок жениха из белых мимоз. Её запах взамен дыхания втекал в лёгкие. Её голосок бился у него взамен сердца. Её тепло просачивалось вместо капель пота. «О, как я ждала тебя, мой храбрый герой!» — и Варрон, растратив волю, сдался искушению, проиграл делирию и повалился в бессилии. Землю вышибло из-под колен, разлетелся треск и грохот. Гиацинт зачем-то оттаскивал его, но народный трибун отбрыкивался.

— Оставь, оставь меня, — кричал он навзрыд, — мне нужно приготовиться, мне тоже нужно надеть свадебные одеяния!

Наречённая прошептала ему своё имя — «Фаната Ландарус» — и поклялась в верности. Они вместе отправятся в бездну… они вместе уйдут во тьму… и если боги существуют, безбожник Варрон не будет одиноким.

* * *

— Загулявший изменник дома Ульпиев и его раб, — осипшее хрипение, ноющий от укуса палец и саднившие колени вытолкнули его в реальный мир. — Как мудры Боги, что привели их к твоему величеству до того, как те совершили бы непростительную глупость.

Вникая, не щадя усилий, в произошедшее, Магнус потряс головой. Место его падения наполнял ослепительный свет, в глазах отпечатались блики, вечерний бриз дёргал волосы. Это загробный мир? Или съехавшая крыша вернулась куда положено?

— Мы ожидали и диссидентов с острова тимьянов, — сказал вроде бы старший брат, но могла быть и галлюцинация. — Где они?

Грохнул сухой кашель.

— В тоннеле не меньше шести запасных ходов, вероятно, заморские крысы уползли по одному из них. Чего ожидать? Грызуны, не люди, о божественный, — выдал, если не изменяла память, архиликтор Руфио собственной тупорылой персоной. Магнус приоткрыл веки, но глаза его баснословно медленно привыкали к слепящему свету.

«Это опять какой-то кошмар? Ты показываешь его, чтобы я окончательно сбрендил?» — дева в свадебном платье не ответила, казалось, её и не было здесь. В правом глазу зарябила крошечная точка. Голова лежала на шее неподъёмной связкой костей, хрящей и жил, натянутых струной.