Эпитафия Любви (СИ) - Верин Стасиан

— Моим прадедом был резчик по дереву, — апатично поделился Арбалотдор, выставив пальцы так, словно зажимая ими плывущий белопарусный кнорр. — У него нашлось достаточно причин, чтобы возненавидеть потомков за предательство семейного дела. Глупо, наверное, думать, что в библиотеке Нарт-Юно есть сведения о резчиках-предсказателях, не так ли? Маги-предсказатели или цари-предсказатели, по крайней мере, легендарны.

— Хорошо, что вы это понимаете. — Смертный, проявляющий свою гордость, похож на обезьяну, обрившую себя и припудрившую нос в желании походить на женщину. — Это значит, что мои советы обойдутся мне в меньшую потерю времени.

— Как говорят эфиланцы, перспективное начало?

— У сиртов есть фраза получше, — она покопалась в отделах языковой памяти, — уртхата ара-марво. Точка невозврата. — Она разложила новые лекарства на полках, поискала старые. Книжный шкаф был завален картами и рисунками какого-то крабоподобного существа. Над кирпичной печью висел оберег. — Кстати, об эфиланцах. Её Архикраторскому Высочеству понравилось в Олмо-гро-керфе[1]?

— Она приобвыкнет, — двусмысленно ответил он. — Я отослал Велебура в Аргелайн, чтобы привели её служанку. Вряд ли Меланта сразу меня полюбит, но я надеюсь спокойно встретить старость, не пряча нож под подушкой.

— Мне поговорить с ней? — На что-то большее материнских способностей у неё и так не хватило бы. Эти бесполезные инстинкты были подавлены давным-давно. — Есть в ней талант к умным беседам.

— Твоё право, — он закашлялся и, протяжно дыша, опёрся на подоконник. Трубка слетела на пол, разбросав пепел, но князь не стал звать постельничего, а послушно потянулся за ней сам.

— С вами всё в порядке?

— Всего-то… кхм… старческая хандра!

Механическая рука загудела, высвободив апейрон.

— Не сомневаюсь, — пользуясь сенехаром, Эшрани подхватила пепел и, пронеся его по воздуху, ссыпала обратно в трубку. — Мне оставить вас?

Арбалотдору уже известно было про силы Эшрани, и только поэтому на его лице не отразилось удивление. Он стряхнул пепел в окно. Менее образованные смертные постарались бы стряхнуть и её саму, объявив колдуньей.

— Нет нужды за мной присматривать, — сказал князь. — Иди, куда хочешь, мой город — твой город.

Пожав плечами, она приказала ключарю отворить дверь, потом её оперативно заперли, полагая, что ничего не случится, и уже замаячил выход из Княжеских Палат, как рецепторы засекли всплеск апейрона в опочивальне. С задержкой в секунду раздался хриплый окрик. Сбежалась стража. Эшрани, не утруждая себя услугами ключаря, мановением руки вскрыла замок и обнаружила князя Арбалотдора на полу в позе эмбриона. Горный правитель покачивался, точно маятник, и хрипел, устремив глаза к потолку.

Склянка с болотистым содержимым послушно легла ей в руку, Эшрани раскрыла ему рот и насильно влила её, заставляя сделать глоток. Князь снова закашлялся, но его организм справился с жидкостью легче, чем она думала, зелье не бросило его в дрожь и не полопало ему капилляры, оно немного ослепило князя, вытеснив видение из головы.

Через минуту он пришёл в себя, через две — уже сидел в кресле у бревенчатого окна, как и до этого покуривая трубку, в то время, как Эшрани терпеливо осматривала ему глазные яблоки.

Он молчал — Арбалотдор и до произошедшего был задумчив, сейчас он сделался ещё задумчивее. Но других внешних побочных эффектов ученица Формовщика не выявила, и его состояние могла охарактеризовать только как небольшой шок.

— Что вы видели на этот раз?

Он выпустил дым через ноздри и только тогда ответил:

— Не знаю, как это объяснить.

— Я запишу на память, — она достала пергамент и самопишущее перо, одно из первых её изобретений.

Арбалотдор неуверенно на неё глянул, вздохнул, вскоре после чего указал мундштуком на пергамент с готовностью дать ответ.

— Напиши следующее… ты пишешь? Итак, он видел… он видел заполненную гиарами клетку, и крысоподобные звери вырывались из неё. Глазки их горели, кровоточили зубы, как дёсны больного. Во тьме некто надел на каждую ошейник и выпустил одну из клетки. Он за ней следил… Контролировал… Подопытная гиара блуждала долго, пока не затаилась в большом овальном здании с песком, людьми и повозками, ей слышался шёпот сородичей…

— Это всё? — поинтересовалась Эшрани, когда Арбалотдор сделал паузу, раздумывая над сказанным.

— Нет… Она подточила бочки, чтобы вкусное масло вылилось наружу. — Он затянулся, и потом говорил уже, причмокивая загубником. Дым вылетал клубами из его рта. — Довольная собой, маленькая гиара подожгла его. Во славу Небожителя. Во славу Краба Песков.

— Подожгла? — Эшрани убедилась, что не ослышалась.

— И здание вспыхнуло. Огонь забрал много жизней. То же здание превратилось в руины. Призраками там бродили два мужа и с ними женщина: один муж был в короне, у другого петля на шее. Женщина была сделана из стали и пара…

Он выдохнул колечко.

— …и так похожа на Меланту Аквинтар.

Прежде, чем завернуть пергамент, её пробило на странный вопрос:

— Почему именно клетка?

Арбалотдор завёл глаза.

— Уртхата-ара-марво?… Точка невозврата?..

_______________________________________

[1] Олмо-гро-керф — «высокий страж» на языке вольмержцев. В то время, как у эфиланцев Вольмер ассоциируется и с городом, и с государством, жители Вольмера предпочитают называть свою столицу так.

Побег

МАГНУС

Как последняя песчинка опустилась на дно часов, Магнус, Гиацинт, Дэйран и его грубоватая соратница, а также Марк Цецилий, признательный за спасение всеми виданными и невиданными благодарностями, вскрыли решётчатые двери и спустились в цоколь. Дышалось там, как в помойнике. Солоноватый от нечистот воздух и крысиный писк, что ютился в роззыбях стен, насмехались над ними. Вой сквозняка разбивался храпами и плачем заключённых.

Время бежало не быстрее, чем они. Бродивший по коже холодок вымещал страх, но Магнус увлёкся мыслями о красивых девушках и вине, мидиях с луком, которые возьмёт в дорогу, исчезнув из Аргелайна после подписания вето. Этим и только этим он рассеивал тревогу. И всё же — рассеянная, она собиралась вновь, как пыль.

Не менее хмурым был Дэйран, единственный, кто уже был в тюрьмах до своего пленения и поэтому вёл себя как лидер их маленького побега. Магнус ни капельки не понимал воина: его уберегли от расправы, надо быть чуточку повеселее, верно?

Но ему словно в тягость спасаться бегством. Поговорить бы ещё, уже адекватно, не обижаясь. Прояснить: напрасно Дэйран упрекал его в бездействии, плебеям он отдал столь много, что и сам был почти плебей, почти простолюдин. Злость как вскипела, так и остыла, и Магнус набрал воздуха.

Но придать дыханию словесную форму так и не осмелился.

Поскольку тьма заполнила цоколь, бывало, они двигались наощупь, выставив руки. Скупые островки факельного света вырезали углы поворотов, они вели к пыточным камерам, но путь был неблизкий. Воин, при намерении Магнуса взять факелы и при настойчивых убеждениях Ги, что без освещения они заблудятся, упирался как бык.

— Это опасно, — отрезал он, и был таков. Ту же песню Дэйран тянул и когда они вышли в осыпающийся ход (оступаясь, Цецилий шугался и толкал спутников), и когда добрались до ключевого поворота, соединяющего ход с катакомбой, где грань между подземельем и темницами начала размываться.

Дэйран помышлял заглянуть за поворот. Не перечивший своей позиции ведомого, Магнус отступил, прислонившись к стене, Гиацинт вероятно его скопировал, его спутанное дыхание донеслось слева, и так вместе они простояли около дюжины секунд, настораживаясь, отдыхая и снова настораживаясь. Цецилий кому-то молился. Хионе принюхивалась.

Эту небольшую передышку прервал вскоре голос Дэйрана:

— Я вижу свет, — сообщил он. — За аркадой. Левее.

Магнус подошёл убедиться. Но либо положение тела усугубляло обзор, либо зрение его приноровилось, и чтобы заметить свечение, понадобилось пройти дальше за поворот. Оно, с трудом заметное, выходило из-за дугообразного завершения одной из аркадных колонн.