Эпитафия Любви (СИ) - Верин Стасиан

Я не начала разговор первой только потому, что побаивалась Эшрани и стеснялась её присутствия. Впрочем, женщина и не собиралась ждать, пока я решусь заговорить. Вдохнув, она откинула голову, положила ногу на ногу — из-под полов выглянули туфли — и сказала, не размениваясь на приветствия:

— День выдался хорошим, не правда ли?

Сначала мне показалось, что Эшрани надо мной смеётся.

— Нет, — пробормотала я, следя за собеседницей краешком глаза. «Хороший день — когда ты дома и с тобой друзья».

— Но праздник, вероятно, выйдет унылым. Я никогда не понимала, зачем вы, смертные, выходите замуж. Это похоже на добровольное заключение в тюрьме, и чем дольше вы живёте вместе, тем больше саморазрушаетесь.

— Я долго пробуду здесь? — Вопрос этот я задавала, наверное, уже сотню раз сотне разных людей.

— А ты хочешь уехать, Высочество? — Недолгая пауза прервала её речь.

— Просто хочу домой.

— В этом ты похожа на меня. — Голос Эшрани стал звонким и рассеянным. Так она смеялась. — Мы обе считаем камень, ковры и деревяшки своим домом, хотя нет ничего глупее этого.

— Почему?

— Потому что это вещи, а мы — существа. Иногда я спрашиваю себя, зачем Формовщик оформил меня такой, это же чрезвычайно обременительно.

— Сочувствую. — Я отвернулась, высматривая, не пришёл ли «жених». Будь я храбрее, добавила бы, что Эшрани ничего не знает о том, как хорошо дома.

«У тебя были друзья? — как нужно было сказать. — А родные? А близкие? Наверное, нет, если ты так рассуждаешь».

Тем не менее, уцепившись за таинственное имя, я нашла, чем поддержать разговор. Вчера утром дерр Ѯрехдовор сказал, что Формовщик весьма мудр, и если кто-то его хорошо знает, так это Эшрани из Нарт-Юно.

— Формовщик — ваш папа? — Я не имела понятия, как ещё выразиться.

— Не забивай голову. Есть вещи, которые не дано понять маленькой невесте, пока она не будет готова стать кем-то побольше.

— Мне так часто об этом говорят.

— О невесте?

— О том, что я должна стать кем-то побольше, — внезапно снова захотелось плакать, но в этот раз я держалась, — мне говорили это с детства. И Серджо, и Лу, дядя говорил… и даже проклятый опекун!..

— Я не знаю, о ком ты говоришь. Но, возможно, они правы.

— И я почему-то никем не стала, — я сжалась в кресле, чувствуя, что начинаю краснеть, — а попала…

Эшрани усмехнулась.

— В дыру? Мне ты можешь говорить всё, Высочество, потому что я смотрю на это ровно с того же ракурса и не собираюсь тебя сдавать.

— Тисмерунн так же говорил, — сказала я с грустью.

— Этот бард — самодовольный кусок сама знаешь чего. Если он считает, что музыку может творить только его лютня, видимо он не слышал о Тональном Регистре и Кубе-Терравлосе.

Я ничего не поняла, но это пренебрежение его музыкой, и то, как Эшрани отозвалась про княжеского менестреля, вызвало улыбку.

— Ты хорошо держишься, — заметила Эшрани. — Для девушки, которую забрали в чужую страну.

«А что бы ты делала на моём месте?» — Слёзы иссякли ещё по приезду в Вольмер, а любая неприятность компенсировалась мыслью о том, что не сегодня — так завтра приедет Луан и они вдвоём будут играть. Дерр Ѯрехдовор обещал это. Хотелось надеяться, что он сдержит обещание. Что вообще имеет значение, если не это?!

— Князь не плохой смертный, хотя и старый, его механизм скоро сломается, но тебе полезен такой исход. — Эшрани испытующе сверлила меня белыми глазами, и я потупила свои, соображая, что ответить.

«Она хочет убедиться во мне? Почему не скажет прямо?»

— Я просто выполняю свой долг, — тут же вспомнились слова Серджо. — Мне говорили, что цезарисса не знает слова «не хочу», она знает слова «должна».

Эшрани задумчиво покачала головой.

— Долг — это хорошо, — она зевнула, всем видом изображая расслабленность, — но когда тебя объявят княгиней и ты родишь Вольмеру наследника, твои желания получат силу закона.

— Родить… я не знаю, как это.

Эшрани закатилась смехом, но объяснений не последовало, да и я не нуждалась. Снова впала в растерянность. Не думала и не собиралась думать, что ждёт меня.

«Всё будет хорошо», повторяла я, в сладком полусне забыв о том, что всё плохо и дальше станет хуже. Меня тревожили люди, раскладывающие на полотне деревянную утварь, мерзкий Толстый Шъял, стреляющий в мою сторону глазами, и озеро, равнодушно блестевшее осколками стекла.

— А вот и Арбалотдор дерр Ѯрехдовор, — Эшрани встала с неохотой. — Мужайся, девица, тебе назначено быть с ним, фортуной или роком, решай сама.

Я нашла князя в окружении лютнистов и Тисмерунна, вернее сказать, это он отыскал меня, позвав к себе. Сегодня дерр Ѯрехдовор опоясался клинком, оделся в меховой плащ и надел на голову красную ленточку, скрепив ей длинные седые волосы.

«Это начинается, — поняла я, — ты должна, ради Луан… как Архикратисса Лилия!»

Облачённая в бархатную хламиду и белый мафорий с трёхглавым орлом на спине, я шла к так называемому будущему мужу, стараясь увлечь себя горами вдали, покрытыми облаками тумана. Эшрани шагала неподалёку, контур её острого лица приобрёл хмурые, местами пренебрежительные очертания.

Около князя толпились люди, и противные, и красивые, но все чужие и глухие до моей боли. Они смотрели непонятно, они вели себя незнакомо, они даже стояли не так, как стоят эфиланцы.

Когда я взяла правителя Вольмера за руку, Шъял прогавкал что-то на варварском наречии. Заиграли лютни и гусли, Тисмерунн играл громче всех и я приняла это на свой счёт, как насмешку.

Потом приглашённые окружили их, оставив позади накрытую поляну, и вышел полуголый мужчина с нарисованным на груди солнцем, в руках он тащил механизм из скроенных замысловатым образом зеркал.

Сначала я приняла его за жреца, но он не стал проводить церемонию, а лишь направил два пойманных солнечных лучика в сторону князя и меня. На мгновение я ослепла. Но вскоре луч сбежал вниз и остановился в области сердца, нагревая левую грудь, словно огонь, когда наклоняешься к жаровне.

Дерр Ѯрехдовор мне улыбнулся, заметив, что у меня потекли слезы.

— Не плачьте, Меланта, бракосочетание закончится так же быстро, как и началось. Представьте, что вы играете роль.

— Что мне делать? — Я вытерла нос рукавом, и тем самым заслужила презрительный смешок кого-то из толпы.

— Я не знаю. Я не справлюсь…

— Предоставьте это мне, — ласково ответил старик, и произнёс перед собравшимися речь, которую я не поняла. Мотив гуслей выровнялся и замедлился. Из круга выделился Толстый Шъял. Он нёс два спелых яблока, одно подал мне, другое — дерру Ѯрехдовору.

Я огляделась, на возвышенностях столпились горожане. Бережно приняла яблоко из потных рук Шъяла, и уже хотела вытереть его, но вовремя одумалась: это могут воспринять, как оскорбление. От дальнейших нелепостей спас дерр Ѯрехдовор:

— Подайте мне яблоко, а я подам вам своё, в знак того, что мы делимся жизнью. — И он протянул своё яблоко, дыша так, будто скоро у него перехватит дыхание. После того, как я поменялась с ним, дерр Ѯрехдовор вкусил моё яблоко под гвалт заревевших вольмержцев, и потребовал у меня сделать то же самое.

Яблоко было кислым и безвкусным, как и сама варварская свадьба. Едва ли я вообще догадывалась, что означают все эти символы и обручальные жесты. Мне и эфиланская-то церемония была известна понаслышке.

Шъял достал платок и велел положить яблоко туда. Я охотно рассталась с кислятиной. Оба яблока были завёрнуты в своего рода котомку и унесены куда-то, лишь спустя время я пойму, что их отнесли в княжеский хлев, где нам надлежало провести первую брачную ночь.

В настоящий же момент князь Арбалотдор переходил к новому этапу, круг людей сузился и завертелся в хороводе, священный для варваров солнечный луч по-прежнему прожигал меня, и я не посмела закрыть его рукой. Вскоре глаза мои заслезились, и захотелось наклонить мафорий ближе ко лбу, но и этого я сделать не могла, потому что князь вложил мои руки в свои, а музыка смолкла.