Граница и люди. Воспоминания советских переселенцев Приладожской Карелии и Карельского перешейка - Коллектив авторов

вот, «Призыв», наш, Лахденпохский «При­зыв», там меня сфотографировали, что ты! Так меня там позорят, господи! Я пошла, положила им комсомольский билет, говорю: «Вот, пожалуйста, раз уж так» ... [Смена кассеты.] Я говорю: «Ничего я писать не буду. Ничего. Я бу...это мое дело. Верую я в Бога или не верую — это мое дело». Всё. Вот, так. И от меня отвязались они. А не сняли, и так была секретарем...

№ 405 [ВЕС, МД-7]

И Но мама все-таки вам рассказывала <про праздники>?

С Ну, она в монастыре жила три года. Так, она была верующая. И нам внушала. Учила. Еще мы в школу не ходили, так, учила мо­литвы — «Богородицу», «Отче наш» учила. Говорила. В церковь водила даже... <...> Еще мама кресты нам повесила. Я как-то пишу, а сзади ученик списывал — в третьем классе. Увидел цепочку да поднял на ручку, вот так, свою. «Ирина Григорьевна, у Стоумихи крест!» Все захохотали — «у Стоумихи крест». Она подошла... она сказала ему: «Ничего особенного, не твое дело. Пусть будет». А на переменке меня подозвала и говорит: «Откуда у тебя крест? А что, да почему?» Я говорю: «Мама велит». — «А ты же в пионеры го­товишься поступать. Как же так?» Я говорю: «Но я же не могу маму не послушаться». — «Ну, вот, дома — как хочешь. Но [если| в школу идешь — снимай! В школу крестика не носи!» А я потом маме сказала уже в четвертом классе: «Мама, в церковь я больше не пойду! Ребята смеются, и я в церковь не пойду». И с тех пор мы в церкви не бывали. А уже эвакуировались мы, слава тебе, Господи, в сорок первом году — мне уж было девятнадцать лет. Так я с тех пор не ходила после четвертого класса в церковь. Не заставляла. А теперь, вот, ходим в церковь. Как-то к старости хо­чется... предки наши верили. Может, и в самом деле что-нибудь да есть? Воскреснем. [Смеется.]

№ 406 [ЛВК, ПФ-19]

И Иконы дома у вас <есть>?

С Ну, вот, какие у меня иконочки. [нрзб.] Я уже сама. Вы знаете, когда у меня заболела мама очень серьезно во время войны... Она на заводе работала, работала по четырнадцать часов, и она заболе­ла серьезно. И когда она не пришла домой с работы... А я старшая, мне одиннадцать лет, братику десять, сестренке вообще пять, и, вот, тут-то я... Кто меня, как я... мне подсказал кто-то, что надо помо­литься Боженьке и попросить у Господа Бога, чтобы он маму у нас сохранил. Иначе мы пропадем. Я маленькая, двое детей, и я... Мы стали молиться и плакать, и мы три дня не знали, где мама нахо­дится. Потом я всё разузнала. Походила, весь город Улан-Удэ обо­шла пешком. Три дня всё ходила. И вот, тут-то действительно, вот, молиться и надо было. А что делать? Вот. И тогда уже, когда я нашла маму, и она жива. То я думаю: «Да, всё-таки Бог есть». Потому что он нас спас. Мы иначе бы все пропали. Вот. Кто... кому мы нуж­ны. Дети во время войны, маленькие такие дети? И вот, с тех пор, вы знаете, вот, как-то... на душе у меня есть... я люблю в церковь ходить.

№ 407 [ИАГ, ПФ-05]

И А были здесь такие, кто своих детей возил креститься?

С Дак, а может, может, теперь и крестят, а тогда креститься негде было. А может, куда и возили. <...> Лида моя, какого... сорок третьего рождения, теперь сколько ей годов. Взрослую крестили. Случилось, в аварию она попала, ехали на юг с Киева. Ну и Камаз наехал, шесть человек было раненых. А она в дверях сидела, ногу раскрошило совсем. Дак горе заставило, дак, и крестили, крестных нашли и все­го. Уже, когда несчастье случится... [Смеется.]

№ 408 [НАБ]

И Это Вы привезли все с собой <иконы>?

С Нет, это уже я здесь, здесь стала. Это у меня невестка в Приозер­ске живет, сын, старшая невестка восемь лет ходит в церковь, поет. Вот, она мне и крестик купила, и цепочку. Вот, у меня был зоб. Теперь и места не видать, а, вот, такой был, с обоих сторон. И вот, я стала носить цепочку и крест. И вот, незаметно стало. Заметно, но не так. Она мне сказала: «Носи крест и молись Богу, здоровья проси». Или из-за этого надо веровать. Веровать надо.

№ 409 [СВХ]

И А вот, расскажите поподробней чуть о... вот, о... то, что вы ска­зали полте...

С А, полтергейст, да?

И Полтергейст, да...

И Полтергейст, да...

С Вы даже слова не знаете этого?..

И Ну, так... расскажите, пожалуйста!

С В доме-то было?

И Да

С Мне кажется, это к этому не относится. Просто то совсем другое Ну, вот, такие, вот, стуки были, вот, в окно. Сюда, в перекладину. Сильно, громко, ровно в восемь часов, в десять часов вечера. Я ут­ром смотрю — там ничего нет. Ощущение такое присутствия кого-то в доме. Чувствуешь как-то, вот. Потом однажды печку стала затапливаться. Вот, истопила печку, сидела здесь. В трубе раздал­ся вой. Прямо женский стон. А потом однажды я стала окуривать помещение. Ну, ладана, конечно, у меня нет. Прочитала — что можно багульником. Багульника на болоте насобирала, подсушила, просто на плиту так стала бросать. Ну, он так истлел Я этот пепел не убрала. А утром встаю, одеваюсь, смотрю: вот, этот пепел, горочка такая там, начала так кружиться-кружиться-кружиться и фьюить — туда. В эти вьюшки, вот, эти... потом такой треск раздался здесь, под столом. [нрзб] Не было. Как будто, вот, бросили горсть дро­би... отсюда металлическое. Или, вот, очень много винтовочных вы­стрелов. Ну, разряды какие-то. Я думаю, что всё на испуг меня брали. Правда. А я уже так спокойненько ответила, что... не боюсь. По­том еще однажды — пять часов утра. Мы с двоюродной сестрой, значит, спали. Тут холодно было. Здесь была одна комната закры­та. Мы вон там вместе на кровати лежали. Пять... и я проснулась от стука. А она проснулась и перевернулась. И я ей сказала: «Не спи, слушай, смотри. Слышишь — стук был?» Она говорит: «Да тебе кажется». Потом... я говорю: «Открой глаза». Она открыла, и, вот, одежда качается. Вот, веревочка висит, вот, эта. Она говорит: «Ка­чаются полотенца-то, почему качаются, вот, эти, вот?» А я говорю: «Вот, смотри, смотри. Ты, — говорю, — мне не веришь, вот,