Григорий Зиновьев. Отвергнутый вождь мировой революции - Юрий Николаевич Жуков

спадает, но которая все же, несомненно, будет иметь гигантское историческое значение… Это еще не девятый вал, это не мировой Октябрь, и это необходимо иметь в виду… Это только вторая волна, но она подмывает берега европейских буржуазных стран, и в силу преобладания в этом движении руководящего влияния коммунизма и Коминтерна мы можем надеяться, что движение не пройдет даром, что оно будет подниматься все выше и выше».

Только после такой преамбулы Зиновьев перешел к объяснению причин неудачи в Германии.

«Все мы, — сказал он, — не без греха, когда речь идет о переоценке темпа революционного движения. Этим грешил еще наш учитель Карл Маркс… Такой же грех случился и с В. И. Лениным… Что касается маленького, но очень интересующего нас вопроса о сроках — в 1923 или 25 году, в 1919 или в 23, в этом вопросе часто приходится ошибаться, ибо у нас нет такого масштаба, нет таких средств, которые в области общественных отношений и революционной борьбы классов давали бы нам безошибочные ответы на этот вопрос. Здесь ошибки неизбежны…

Оценивая германские события в октябре, мы, товарищи, по-видимому, ошибались в сроках, но не в основной оценке всемирного и исторического значения этих событий… И я думаю, нашей партии не придется раскаиваться в том, что она ошиблась в сроках».

Оправдав, тем самым, ошибки в оценке темпов революции в Германии, Зиновьев оправдал и просчеты иные. «Неужели, — воскликнул он, — Коминтерн был так наивен, и неужели я, раб божий, работающий в Коминтерне, был так наивен, что мог полагаться на социал-демократов?.. В данном случае, когда коммунисты пошли вместе с социал-демократами, мы в наивности неповинны… Мы были обязаны сделать этот опыт». И добавил оценку тех, кто не поддержал революцию. Оценку, закрепившуюся на десятилетия: «Германская социал-демократия — это крыло фашизма, это часть фашизма».

Закончил же Зиновьев доклад на привычной, оптимистической ноте: «Все-таки германская компартия победит. Это безусловно… У нас нет повода для безбрежного черного пессимизма. Дело не пошло так быстро, как мы хотели бы. В Германии дело растянулось на несколько месяцев, может быть, и больше. Но пора отказаться от розового оптимизма»352.

Оправдываясь вновь и вновь, Зиновьев делал вид, что ни ему, ни партии оправдываться не в чем. Однако оправдываться еще раз — когда наступил обещанный им срок, ему не пришлось. На счастье все проблемы международного характера оттеснил конфликт в ЦК, слишком быстро распространившийся на всю РКП. Конфликт, которого, вполне возможно, просто не было бы, если бы пролетариат Германии сумел взять власть и удержать ее.

… Резкие разногласия в ЦК обозначились еще на мартовском пленуме 1923 года. Вызваны были письмом Зиновьева, под которым подписался еще и Каменев. Произошло же это не столько по вине Троцкого — он всего лишь дал повод для острых нападок на себя, сколько из-за пока скрытной борьбы за власть. Вернее, из-за намерения «тройки» — Зиновьева, Каменева, Сталина — загодя, дискредитировав Троцкого, устранить его как сильного кандидата при явно приближавшемся, неизбежном решении вопроса: кто же станет «преемником» Ленина.

Тогда, весной, все же удалось снять остроту явно преждевременного конфликта, возобновился же он лишь осенью. Когда главные его участники разъехались на отдых, на Кавказ.

Троцкий, перешедший в наступление на «эпистолярном фронте», вновь обрушил на ЦК поток своих писем — 4, 8, 10, 19 и 20 октября353. Видимо, воодушевленный знакомством членов ПБ с тем, что вскоре назовут «последними работами Ленина». Еще в середине апреля — статьи «К вопросу о национальностях или об «автономизации». В конце мая-июне — так называемым «Письмом к съезду», включавшем как составную часть статью «О придании законодательных функций Госплану»354. Именно в них содержались те предложения Владимира Ильича, которые должны были послужить для Троцкого неоспоримой поддержкой. Ведь они фактически одобряли все то, о чем Лев Давидович писал, говорил на протяжении последнего года. То, что окончательно и разъединило его с членами «тройки».

В так называемом «Письме к съезду», датированном 23 декабря 1922-го — 4 января 1923 года, помимо давно уже известного предложения расширить состав ЦК в два или три раза, имелись характеристики, которые Ленин дал некоторым известным лидерам партии. Из шести членов ПБ — четырем: Зиновьеву, Каменеву, Сталину, Троцкому. Из трех кандидатов в члены ПБ — только одному, Бухарину. Да еще всего лишь кандидату в члены ЦК, председателю Центрального правления угольной промышленности Донбасса Г. Л. Пятакову. Упоминание Рыкова и Томского, Калинина и Молотова попросту отсутствовало.

Странность «Письма» тем не ограничивалась. Не могло не вызвать удивления то, что Зиновьев, с которым Ленин провел многие годы эмиграции в Швейцарии, скрывался в Разливе, написал совместно не одну работу, возглавлял Коминтерн, был упомянут только раз, да и то вместе с Каменевым. Лишь для того, чтобы напомнить об «октябрьском эпизоде». Неужели Владимир Ильич оказался столь забывчивым? Или, что гораздо хуже, таким злопамятным?

Также по разу были упомянуты Бухарин и Пятаков, зато по пять раз Троцкий и Сталин. Льву Давидовичу давалась, в основном, положительная характеристика: он «отличается не только выдающимися способностями. Лично он, пожалуй, самый способный человек в настоящем ЦК». Отрицательные черты — «чрезмерно хватающий самоуверенностью и чрезмерным увлечением чисто административной стороной дела». Да еще удивительная самокритика Ленина в статье «О придании законодательных функций Госплану» (27–29 декабря 1922 года): «Эта мысль выдвигалась тов. Троцким, кажется, уже давно… Я выступил противником ее… Но по внимательном рассмотрении дела я нахожу, что, в сущности, тут есть здравая мысль»355.

Совершенно иначе Ленин характеризует в «Письме к съезду» Сталина. Оказывается, он, «сделавшись генсеком, сосредоточил в своих руках необъятную власть, и я не уверен, сумеет ли он всегда достаточно осторожно пользоваться этой властью… Сталин слишком груб, и этот недостаток… становится нетерпимым в должности генсека. Поэтому я предлагаю товарищам обсудить способ перемещения Сталина с этого места». А в статье «К вопросу о национальностях или об «автономизации» подчеркивает «торопливость и администраторское увлечение Сталина, а также его озлобление против пресловутого «социал-национализма»356.

Таким столь четким выделением двух человек из шести, которым Ленин давал личностные характеристики, как бы предлагались альтернативные кандидаты на пост возможного преемника на пост главы правительства и, вместе с тем, лидера РКП. Но тут же категорически отвергался один из них, загодя предрешая, тем самым, выбор.

Правда, никто из тех, кто смог познакомиться с этими ленинскими документами, то ли не понял их суть, то ли просто не придал им никакого значения. Зато в высших кругах партии уже по первым письмам Троцкого, которые распространялись, скорее