Николай Караченцов. Глазами семьи и друзей - Андрей Николаевич Караченцов

Володя Васильев пришёл на репетицию «Юноны». Артисты напряглись: сам Васильев, популярность чумовая. Мы ему проиграли кое-как слепленный на живую нитку будущий спектакль. Без движения, без танцев. Васильев сказал, что из того, что сейчас идёт на мировой сцене, это лучшее, что ему довелось видеть. После чего Захаров так флегматично: «А теперь ставьте». Васильев: «Как? Сейчас?» Захаров: «А что тут особенного?» Васильев: «Согласен, но мне надо какое-то время на прослушивание музыки». Захаров: «Не будем откладывать, вы же сейчас слышали какие-то куски. Вот и сделайте нам танец «В море соли и так до чёрта…». Васильев говорит: «Ну что ж, давайте».

Полетела по залу его одежда, а он весь был в коже – кожаных штанах, кожаной куртке. В одну сторону отшвырнул куртку, в другую – портки, ему наша костюмерша принесла тренировочный костюм за три рубля – тот, что с пузырями на коленках. Переоделся и на сцену полез показывать. Дошло до того, что потом на одной из репетиций Володя по телефону кому-то из начальников кричал: «Какая Бельгия? Я репетирую новый спектакль!»

Для тех, кто забыл: в те советские времена это означало отказ от суммы, сопоставимой сейчас с парой сотен тысяч долларов. А тогда, в первый визит, Васильев сказал труппе: «Если вы хотите, чтобы у вас спектакль получился, вы должны ходить каждый день на балетный класс. В течение всей работы над спектаклем я не буду ходить на класс в Большой театр, а буду ходить на класс к вам».

А потом наступило 8 июля 1981 года, день сдачи. Я не присутствовал на обсуждении, не знаю, кто из чиновников на него пришёл. Комиссия втекла в кабинет директора обсуждать новый спектакль, и тут же вслед за ними вошёл Эльдар Александрович Рязанов, который никакого отношения к этой комиссии не имел, его Марк Анатольевич по дружбе пригласил на просмотр. А оказался он в кабинете потому, что был уже легендарным Рязановым. Кто-то из чиновников говорит: «Ну, давайте обсуждать, что думаете о новом спектакле?» Рязанов сказал: «Что обсуждать? Всё, что мы видели, – божественно. Счастье, что есть такой спектакль». Благодаря вескому слову мэтра спектакль был принят комиссией без каких-либо оговорок.

Николай Караченцов в роли графа Резанова в спектакле «Юнона и Авось»

«Я умираю от простой хворобы…». Николай Караченцов исполняет финальную арию в спектакле «Юнона и Авось»

А осенью 1983 года «Юнону и Авось» пригласил на гастроли в Париж миллиардер Пьер Карден. Пришли богатые люди (билеты стоили очень дорого) в театр к Пьеру Кардену посмотреть на русскую экзотику. Как говорится, меха и бриллианты. Сидят через стул. Стул, где меха с бриллиантами, стул, где меха без бриллиантов. Мы играли в Париже «Юнону» полтора месяца. В конце каждого спектакля весь зал вставал. Пресса Парижа никогда не писала так много и так позитивно о зарубежном театре. Вроде вышло около семидесяти рецензий.

Конечно, гастроли проходили напряжённо, даже случился момент, когда нас попросили сыграть дополнительный спектакль для наших коллег, французских артистов. После него ко мне в гримёрную стояла очередь из французских актёров. Кто-то ко мне наклоняется и говорит: «Коля, там Сильвия Вартан в очереди стоит. Неудобно, она звезда. Выйди к ней». Сильвия Вартан – суперзвезда французской эстрады. Она стала говорить мне добрые слова, на что я ответил: «Спасибо, приятно слышать от профессионала». Тут её продюсер вмешался: «Какие они профессионалы? Вот вы профессионалы – это точно». Потом подходит малюсенькая Мирей Матье: «Николя, я тебя люблю. Вот тебе мой поцелуй, милый». Целует накрашенными губами бумагу, ничего, тоже автограф.

Кого в зале только не было: и царственная Жаклин Кеннеди, и Кристиан Диор, какой-то принц, выводок князей. Но эта очередь из французских артистов в коридоре дорогого стоила. Все они выражали свои эмоции лёгкими пошлёпываниями по плечу, по щеке. Один из артистов спрашивает: «А вы так каждый день играете?» Я не понял, переспросил: «Что вы имеете в виду?»

Тот: «Ну, так кишки рвёте на сцене? Просто у нас никто так не играет. Вы принимаете какой-то наркотик перед спектаклем?» Я говорю: «Что значит каждый день? Мы всегда так играем». Он долго смотрит на меня и говорит: «Да, так только русские могут».

Им бы знать, как играется, когда ещё и Захаров в кулисах стоит, упаси Господь.

Пьер Карден опекал нас невероятно. Он нам показал массу всего интересного. Каждый спектакль заканчивался тем, что Карден вёз меня, мою жену Люду, Сашу Абдулова, Иру Алфёрову и Марка Анатольевича Захарова куда-нибудь в ресторан. Все жили на суточные, за исключением меня, я получал гонорар. Один из представителей карденовского королевства случайно узнал, сколько на самом деле я получаю. То есть истинную сумму, поскольку почти все заработанные деньги сдавались в советское посольство. Его чуть удар не хватил. Пьер Карден пригласил нас к себе домой и каждому с широкого плеча преподнёс неожиданно дорогие подарки.

Мне всегда хотелось считать себя универсальным артистом. Во всяком случае, одна из моих задач – постоянное расширение диапазона. После фильма «Старший сын» мне все роли предлагали в этом направлении – «социально-психологическом». После «Собаки на сене» пошла другая ветвь – комедийно-гротесково-музыкальная. Да, в спектакле «Юнона и Авось» моя роль, казалось бы, роль героя-любовника. Но в ней есть ещё и роль первопроходца, каким, собственно, и был граф Резанов. Роль человека, который не мог спокойно жить. Все вокруг живут и живут, а он нет. Необыкновенный человек! Масштабы его авантюризма, они за гранью. Можно быть игроком, можно рисковать, на чём-то заводиться, куда-то заноситься, но здесь уже непостижимый размах. Графа можно отнести к тем единицам, которые двигают прогресс человечества. Вознесенский написал красивые слова: «Он мечтал, закусив удила, свесть Америку и Россию. Авантюра не удалась. За попытку – спасибо». Мне Андрей Андреевич давал разные книги, напечатанные в разных странах, которые в какой-то степени касались графа Резанова и его времени. Конечно, и в поэме, и в спектакле есть то, что называется художественным вымыслом, хотя история эта была. Была и история с Кончитой, девочкой, фактически правящей в Сан-Франциско в начале прошлого века. Она сама пришла к Резанову на корабль, благодаря ей были подписаны первые контракты. То, что у меня с Резановым совпали имена и отчества, Вознесенский считал фатальным.

Граф