Ваш Андрей Петров. Композитор в воспоминаниях современников - Коллектив авторов

Появлялись в Кировском и другие ответственные комиссии, со столь же серьезными претензиями: «Почему в раю так красиво, а на Земле разбросано столько камней?» И хотя комиссии были в силах крепко навредить, ничего у них не получилось. Вслед за Ленинградом балет увидели другие города планеты: он шел в 60 театрах! Касаткина и Василёв бережно сохраняют спектакль в своем «Классическом балете». У меня есть основания надеяться, что и на Мариинской сцене, где балет родился, он после затянувшегося перерыва появится снова.

Но вот что особо примечательно. Еще не отзвучали аплодисменты после премьеры, а люди уже говорили: «Успех был неизбежен – он запрограммирован, точно рассчитан. Иначе и быть не могло. Идея балета носилась в воздухе. Ее нужно было лишь поймать. Странно, что это никому раньше не приходило в голову!» Я знал, что все не так, что Андрей, как и его партнеры, часто спорили, многое найденное отбрасывали, заменяя другим, и вовсе не были убеждены, что созданный вариант – оптимальный. Окончательный результат, однако, оказался именно таков, как свидетельствовали очевидцы: все будто бы сложилось сразу, само собой, и по-другому получиться не могло.

В творческой судьбе Андрея такое случалось не раз. Назову для примера еще оперу «Петр Первый», также созданную в сотрудничестве с Касаткиной и Василёвым – либреттистами и постановщиками. Когда композитора спрашивали, что побудило его избрать своим героем царя-реформатора, он отделывался шуткой: «Понимаете, я – Петров, живу на Петровской улице, в квартире – пианино фирмы „Petroff“, перед окнами дом и ботик Петра Первого, так что опера о нем понадобилась, дабы комплект был полным».

В действительности же, стимул был весьма серьезным. Немало персонажей русской истории стало оперными героями, но перед грандиозной, исполненной разительных противоречий фигурой Петра Великого композиторы робко останавливались, либо же повествовали о ней, как Гретри, Доницетти или Лорцинг, в духе исторического анекдота. Петров же решился. Результата ждали с опаской. Удастся ли, представляя монарха-реформатора, соблюсти меру в показе светлых и сумрачных сторон его души, великих деяний и страшных жертв, того, что сохранилось и отозвалось для России пользой и славой, и того, что презрели потомки? Большие сложности и риск таило в себе и собственно музыкальное решение, воспроизводившее художественный, в частности, звуковой, обиход изображаемой эпохи – в перспективе следующих столетий. Композитору удалось преодолеть явные и тайные трудности избранного сюжета. Выполненные им «оперные фрески» (это жанровое определение принадлежит самому Петрову) были восприняты как крупный успех музыкального театра. Я хорошо помню не только спектакль в Ленинграде, в Кировском театре, но и в театрах других городов, где довелось побывать: в Екатеринбурге (тогда Свердловске), Ташкенте, Бишкеке (тогда Фрунзе). Повсюду работа над ним вызывала в творческих коллективах энтузиазм, а премьера становилась событием.

Сцена из оперы «Петр Первый», Театр им. Кирова. 1975. В. Морозов в роли Петра. Фото Д. Савельева

Особо – о постановке в ГДР, в городе Карл-Маркс-Штадте (ныне снова Хемниц). Накануне я находился в Дрездене в качестве члена жюри международного композиторского конкурса. Творческие и организационные установки художественного состязания вызвали у меня несогласие. Но поддержал меня лишь один член жюри, профессор Карл Риха, видный режиссер, ученик Вальтера Фельзенштейна, руководитель оперного театра в Карл-Маркс-Штадте. Именно он и был режиссером «Петра Первого». Общность позиции сблизила нас и человечески. Неожиданно позвонил Андрей и, сообщив, что по какой-то причине не сможет приехать на премьеру, наделил меня полномочиями своего представителя («Если обнаружишь явные несуразности, протестуй!»). И мы с Рихой, освободившись, поехали в его театр. Протестовать там не пришлось. Ибо, хоть в немногочисленной труппе и не просто было развести все роли, недостаток ярких голосов компенсировала высокая музыкальная и сценическая культура артистов. Режиссура же Карла Рихи оказалась просто превосходной. Разделив на несколько частей зеркало сцены, он развертывал одновременно, полифонически, несколько линий действия, достигая в моменты их пересечения необычайной драматической напряженности. Постановщик основательно, как это свойственно немцам, постиг быт и нравы чужой страны в далекие времена. Но возникало парадоксальное ощущение: чем более он акцентирует местные приметы, тем явственней обнаруживаются заключенные в произведении возможности образного и исторического обобщения. Проблемы правителя и его ответственности за вверенные ему людские судьбы, диалектика свободы и насилия, национальных традиций и иностранного воздействия и еще многое другое, что актуально для любого общества, в тогдашних обстоятельствах искусственно разделенной Германии воспринимались по-особому заинтересованно и остро.

Два театральных произведения синтетического жанра, соединившие драму, оперу и балет, Петров посвятил знаменитейшим отечественным поэтам, Пушкину и Маяковскому – не только воспользовавшись их сюжетами и стихами, но и выведя на сцену самих творцов и их окружение. Согласитесь, для этого потребовалась немалая отвага! Задача была решена, особенно успешно, на мой вкус, в первом случае. Мне жаль, что по-пушкински прозрачная, возвышенная и трогательная музыка этого сочинения недооценена и звучит реже, чем того заслуживает. А еще вспомним «Мастера и Маргариту», один из первых после публикации булгаковского романа его перевод на язык музыки. Свою симфонию-фантазию Андрей затем расширил по просьбе Бориса Эйфмана, и тот поставил на эту музыку балет «Мастер и Маргарита», с успехом показанный в разных странах.

Дерзновенность и решительность проявлялись у Петрова не только в выборе тех или иных сюжетов, но и в интонационно-ритмическом, тембровом наполнении самой музыки. Взять хотя бы «визитную карточку» композитора – песню «Я шагаю по Москве» на стихи Геннадия Шпаликова: ее мелодическая формула (подсказанная, как признался композитор, бибиканием столичных таксистов) есть абсолютное открытие! Она не менее рельефна и самобытна, чем самые оригинальные мелодии второй половины ХХ века, такие, как песня «Битлз» «Yesterday» или сочиненная Фрэнсисом Леем тема из фильма «Мужчина и женщина». Песня же «А напоследок я скажу» на стихи Беллы Ахмадулиной из фильма «Жестокий романс» – такая типично цыганская и в то же время необычная: ее открывает мелодическая фраза, казалось бы, заключительная, резюмирующая, а в действительности – таящая стимул для последующего разворота. Или еще одна любимая мною мелодия, «Наша песня не кончается» («Под задумчивыми кленами, под Ростральными колоннами…») на стихи Льва Куклина с ее капризно, непредсказуемо катящимся напевом. Тут полно проявилось свойство, роднящее Петрова с его предшественниками Дунаевским и Соловьевым-Седым и отсутствующее у большинства современных песенных композиторов: развитое гармоническое чувство. Разнообразием, естественностью, прихотливой красотой аккордовых последовательностей в аккомпанементе во многом обусловлены изысканность и свежесть мелодики. И еще одна песня, по поводу которой как-то пошутил Артемий Троицкий: «Кто сказал, что рок-н-ролл родился в Англии? Он родился в СССР, в фильме „Человек-амфибия“». Троицкий имел в виду петровский шлягер «Нам бы, нам бы, нам бы всем на дно», и у шутки его – вполне серьезные основания.

Нужно ли огорчаться, если произведение, рожденное в творческих муках, в преодолении естественных или искусственных препятствий, всеми воспринимается так, словно оно всегда существовало в каких-то отдаленных сферах, а композитору лишь выпало его расслышать и зафиксировать? Конечно, огорчаться не надо. Подлинные обстоятельства появления на свет того или иного опуса существенны для автора, для историков искусства. Бытует же произведение искусства (разумеется, подлинного искусства) безотносительно к тому, где, когда и как оно возникло. Пережив пик популярности, оно не исчезает из людской памяти и через какое-то время может оказаться заново востребованным. С музыкой Петрова так было и будет.

И никто не умел так красиво молчать…

РЕЗО ГАБРИАДЗЕ

режиссер, драматург, художник, скульптор

Когда вспоминаешь, когда и где ты познакомился с Андреем Петровым, – путаешься, потому что знакомство с таким человеком происходит гораздо раньше, чем ты знакомишься с ним реально: он везде, он звучит, он – мостик между одним счастьем и другим счастьем…

В жизни он оказался обаятельным улыбчивым господином, в твидовом костюме, мягко поглядывающим на вас умными глазами через толстые стекла очков. Знакомство случилось в корпусе «Мосфильма», в единственном на студии кривом коридоре, где сразу же образовались две пробки из улыбчивых людей с бумажками: редакторов, режиссеров, еще не утвержденных на роли актеров, ласково поглядывавших на Андрея в ожидании новой музыки, что ли (здесь же, в этом коридоре, в этом повороте, немедленно, ну пожалуйста…). А рядом всегда жила его жена Наташа. Им вместе очень подходит месяц апрель, солнечная сторона улицы, наша встреча на углу (они выходят, я тоже выворачиваю – и вот радость!). В такой ситуации он обязательно становился так, чтобы солнце грело вам спину, а себе брал меньше, умел уступать.