Ваш Андрей Петров. Композитор в воспоминаниях современников - Коллектив авторов

М.: А для меня очень яркой стала поездка в Америку. Это уже много позже. В Бостоне была премьера мюзикла дедушки и мамы «Капитанская дочка». Еще в детстве у меня сложилось представление об Америке по голливудским фильмам: это где-то очень далеко и похоже на сказку. На самом деле она оказалась близкой, доступной и вполне реальной. Но от этого не менее увлекательной. Мне, конечно, особенно интересно было наблюдать, как проходят репетиции, как работает режиссер. И еще я услышала совершенно новую для себя манеру пения. А дед, помню, очень расстраивался, что в оркестре всего два пульта скрипок. А через несколько дней после премьеры мы поехали в Нью-Йорк и каждый день ходили на какой-нибудь бродвейский мюзикл, а вечером всей семьей его подробно обсуждали. В американских мюзиклах есть стандарт – три музыкальных темы. В этом смысле «Капитанская дочка» оказалась куда богаче: там у каждого героя – своя тема. Годом позже «Капитанскую дочку» поставили в Петербурге. На главные партии были приглашены бродвейские актеры, а на небольшие и в массовку дед порекомендовал пригласить студентов, а именно весь мой курс из Театральной академии! Участие в той постановке стало для нас потрясающим новым профессиональным опытом. Не каждому курсу так везло. Понятно, это – не случайное везение, а доверие деда, такая его высшая педагогика. Ведь нас с Петей с самого детства он воспитывал безо всякого назидания, одним своим уважительным, деликатным стилем общения.

С внуком Петей. 2005

П.: Ну а я в Америке был только на Бродвее, вернее не был, а шагал по Бродвею с контрабасом. Только теперь я понимаю, какое мне оказали доверие, когда благодаря деду с этой пьесой я впервые выступил как солист. Сейчас я уже знаю, сколько таких «начинающих» дед поддержал и как он им помог. Он обладал исключительнейшей интуицией. Она и подсказывала верное решение.

М.: Я всегда восхищалась его умением разрулить любую, даже безвыходную ситуацию. Вот вроде бы сошлись в конфликте два совершенно противоположных мнения – а он, не повышая голоса и не прибегая к крайностям, находил такой выход, который устраивал бы всех! И ведь спорщики без тени обиды оставались довольны исходом дела. Это, конечно, – талант.

П.: Талант, мудрость и доброта.

И еще – он всегда просыпался в девять утра, до часу дня работал, потом спал минут двадцать и вставал без будильника, полный бодрости и сил. Наверное, у него были какие-то внутренние часы, которые помогали поддерживать заданный ритм. Ему почти всегда удавалось не нарушать свой четкий график и успевать необычайно много. А я мечтаю этот ген организованности нащупать в себе.

М.: Помню день, когда я узнала о своем зачислении в Театральную академию. Прямо с Моховой я позвонила с этим известием на дачу в Осиновую Рощу и сообщила: всем новым курсом приедем отмечать поступление! Мама с бабушкой бросились срочно готовить гору еды, накрывать столы. Нас, подъехавших к дому, уже ждал на фасаде полутораметровый плакат с дедушкиным приветствием, написанным маркером: «Поздравля-бля-бля-бля!» – любимое, из Вини-Пуха. Ниже была приписана еще и музыкальная строчка, что-то вроде трубных позывных. Это поздравление до сих пор висит у меня в комнате.

Его наружностью была интеллигентность

ДАНИИЛ ГРАНИН

писатель

Впервые мы по-настоящему сблизились с Андреем, когда однажды вместе поехали в Финляндию: он – с Наташей, а я – со своею покойной женой Риммой. Бог знает уже, когда это было. Тогда только начинались времена поездок советских граждан за границу. Я до этого знал его песни, музыку к фильмам, да и внешне он был для меня узнаваем, поскольку наши Союзы – писателей и композиторов – все-таки очень близки. Ну, а в поезде началось наше знакомство.

Тут я должен сделать маленькое отступление, чтобы сказать о своем отношении к музыке. Из всех искусств именно она для меня – на первом месте. Это высшее искусство и по выразительности, и по недоступности, и по своей бессловесности, что ли. Бессловесность состоит для меня в том, что я не могу облечь музыку в слово, потому что никакими словами с ней просто не справиться. Живопись еще можно соотнести со словом и все остальное можно, а музыка – вне этого. И поэтому люди, которые пишут музыку, для меня – творцы высшего порядка. Вот и Андрей Петров был для меня магом и волшебником.

Д. Гранин, А. Петров, Н. Петрова, Э. Рязанов. Встреча в Санкт-Петербургском Гуманитарном университете профсоюзов, 1999

Но маг и волшебник – это само собой. А в той поездке стал я с интересом узнавать его и как человека. И человека тоже с какой-то своей неожиданностью. Вот, к примеру, его заикание. Я до этого очень иронично относился к заиканию Сергея Михалкова, наблюдая в общении с ним, как тот эксплуатирует эту особенность своей речи, как кокетничает и использует ее довольно бесцеремонно. У Андрея это выглядело совершенно иначе. Хотя отчасти заикание вроде бы и мешало ему, но в то же время, как ни странно, оно и способствовало контакту. Потому что когда он начинал затрудняться, спотыкаясь на каком-то труднопроизносимом для него слове, у меня лично появлялось ощущение соучастия в разговоре. Я уже был не просто слушатель, а если вникнуть в это слово – собеседник. Это было со-беседование. И мне нравилось его легкое спотыкание. Это было прелестно. Дело было даже не в словах, которыми мы обменивались, а в интонациях и в той интеллигентности, которая была неотъемлемым его качеством.

Сам я – из неинтеллигентной семьи. И для меня существует интеллигентность, особенно врожденная, как примета человека, даже независимо от того, кто его мать и отец. Врожденное ощущение особого отношения и к собеседнику, и к жизни, и к происходящему. Я потом узнал его родословную. Но ведь тут не всегда связано одно с другим. На фоне жизни 60–70-х годов прошлого века интеллигентность была не то что редкостью. Это не то слово. Верней сказать, что она была почти противопоказана. В нашей советской жизни интеллигентностью никогда не хвалились. Она чаще бывала словом бранным, со своей системой прилагательных: гнилая интеллигенция, трусливая интеллигенция, еще шляпу надень… Интеллигентность не была доблестью, украшением человека. И что любопытно. Вот сейчас хвалятся дворянством. А интеллигентностью? Не сказал бы… Интеллигентность – маргинальное качество человека. У Андрея она окрашивала его облик и характер. И она была его наружностью.

И вот приехали мы в Финляндию. Сейчас эту страну, несмотря на все ее заслуги, считают европейской провинцией, а тогда она была для нас все-таки Европой. И мы с Андреем, вопреки желаниям женской части нашей небольшой компании, договорились пойти в какие-то злачные места, которые были для советских граждан таинственной, интригующей экзотикой. И в этих прогулках мы как-то быстро обнаружили то глубинное общее, что было в наших ощущениях, касающихся и заграницы, да и вообще жизни.

Вот с тех дней у нас и начались дружеские отношения, которые с годами становились все более прочными. И в них было много музыки. Я не отношу себя к фанатичным меломанам и не считаю себя знатоком музыки. Я просто ее люблю. Для меня она – удовольствие и отрада в жизни. Бывают дни, когда писательский стол становится невозможным мучением, и хочется от него избавиться. Избавление приходит, в частности, и благодаря музыке. Филармония, Консерватория, Мариинский – адреса, где я испытал много радости. И общение с Андреем и музыкой для меня было важной частью моей жизни.

Я любил и знал Василия Павловича Соловьева-Седого, мы с ним общались. И для меня Андрей Петров был достойным преемником Соловьева-Седого, великого музыканта России. Их сближали отчасти и редкий дар мелодизма, и востребованность их музыки широчайшим кругом слушателей. Андрей приглашал меня на премьеры, я с удовольствием ходил на концерты. А когда я готовился к роману о Петре, эта тема тоже была одним из предметов нашего общения, поскольку он в это же время начал работу над оперой «Петр Первый». Я ходил с этим замыслом очень давно, и подступиться мне было чрезвычайно трудно и даже страшно. До меня о Петре писали и Алексей Толстой, и Мережковский, и Пушкин брался за эту тему, и Лев Толстой… И тут были такие поучительные неудачи, что я много лет собирался духом, прежде чем подступиться к этой работе. Андрею в этом смысле было легче – у него в этом жанре предшественников не было.

Я обязан ему многим. Например, знакомством с Веней Баснером. А однажды он организовал в Доме композиторов мой литературный вечер. И об этом я тоже вспоминаю с благодарностью. Мы с ним любили виски, и он понимал толк в этом напитке.

Была в моей жизни и еще одна особенная история, которая стала для меня очень дорогой и еще одной гранью приоткрыла мне Андрея. Это было в тот год, когда мою кандидатуру выдвинули на звание почетного гражданина Санкт-Петербурга. И наше Законодательное собрание, которое ничуть не лучше нашей Думы, говоря попросту, завалило меня. Ну, завалило и завалило. Я не видел в этом личной трагедии. Для меня эти казенные отличия и награды никогда не представляли никакого интереса.