Ваш Андрей Петров. Композитор в воспоминаниях современников - Коллектив авторов

Сцена из балета «Сотворение мира». 1971. Ю. Соловьев в роли Бога, В. Бударин в роли Черта. Фото Д. Савельева

С волнением вспоминаю все, что связано с сотворением «Сотворения мира» – самого любимого мною сочинения Андрея. Счастливой идеей создать балетный аналог очень популярных тогда рисованных серий французского карикатуриста Жана Эффеля, смешно и трогательно пересказавшего библейскую легенду, увлеклись московские хореографы Наталия Касаткина и Владимир Василёв. Оба еще танцевали тогда в Большом театре. Наташу я ценил как бесподобную характерную танцовщицу – в легендарной «Кармен-сюите», в партии Судьбы (олицетворяемой Быком), она была достойной партнершей Кармен-Плисецкой. Развертывалась также балетмейстерская и педагогическая деятельность супружеской пары; первые поставленные ими спектакли, «Ванина Ванини», «Геологи», в особенности же «Весна священная» (до того у нас вообще не ставившаяся, на их оригинальное либретто, которое Стравинский, беседуя с ними в Нью-Йорке, одобрил), произвели на меня самое доброе впечатление. Не менее счастливой, нежели идея хореографического «Сотворения», оказалась мысль обратиться с предложением о создании музыки к Петрову. Он уже добился впечатляющего успеха и в серьезном жанре (симфоническая поэма «Радда и Лойко», балеты «Станционный смотритель» и «Берег надежды»), и в легком (кинофильмы «Мишель и Мишутка», «Человек-амфибия», «Путь к причалу»), а тут решил обе жанровые линии объединить. Андрей сразу приступил к работе.

Сочинял он преимущественно в Репине, в благословенном Доме творчества. Тут подолгу находились и мы. Бывало, напишет он очередной номер балета – звонит нам в коттедж, и мы с женой Ирой спешим к нему в знаменитую «двадцатку» (в доме под этим номером останавливались руководители творческого союза, в том числе Шостакович). Тут мы несколько раз проигрываем в четыре руки по еще не высохшей рукописи новый фрагмент, и Андрей фиксирует его на магнитофонную ленту, чтобы отправить в Москву Касаткиной и Василёву. Те, приезжая по мере надобности в Питер, тоже частенько живали в Репине, где и мы с ними дружески сошлись. Помню, однажды в городе Андрей позвонил мне и попросил вместо него (он был чем-то занят) ближайшим утром встретить на Московском вокзале Наташу с Володей. Я привез их к себе, мы сели завтракать всё на той же кухне, любимой нашими друзьями (в том числе и Петровыми – еще с тех пор, когда они жили у нас, пока их квартиру в только что выстроенном доме приводили в порядок). Гости, не умолкая, рассказывали, каким будет будущий спектакль. Затем, вдохновившись фантастическими картинами, которыми сестра Ирины, художница Лия, расписала кафельные стены, станцевали на их фоне, словно в декорациях, основные эпизоды сочиненного ими балета. Мы с Ирой были в восторге!

Начались репетиции в Кировском театре. Они сопровождались какой-то мышиной возней – слухами, предостережениями, запугиванием. Дело в том, что ленинградское областное начальство, более всего опасавшееся чем-то прогневить Москву, проявляло преувеличенную бдительность в отношении «подозрительного» балета. Но трое авторов, большие умницы, каждый раз хитро нейтрализовывали демагогию.

Возникали, однако, и реальные, серьезные трудности, обусловленные новизной художественной задачи. Музыка Петрова, как упоминалось, по жанрово-стилевым параметрам укладывалась в так называемое «третье течение», объединявшее признаки академического искусства и эстрадного. Но в консервативном Кировском, где старались блюсти охранительные тенденции императорского театра, подобный интонационный симбиоз должен был быть воспринят как дерзкий вызов. Андрей поступил со свойственным ему мудрым лукавством. Из четырех номеров партитуры он составил концертную сюиту, которая была исполнена в другом гордившемся своим пуризмом храме, в Филармонии, под управлением молодого и блистательного Юрия Темирканова. Успех был необычайным! Маэстро дирижировал сюитой много раз, дома и на гастролях, так что к тому времени, когда музыка, наконец, должна была прозвучать в театральном зале, она настолько вошла в уши и души меломанов, что казалась чем-то абсолютно органичным, устоявшимся – почти классикой.

Не меньше риска таило в себе то, что должно было совершаться на сцене. Предстояло заставить плясать не только Адама и Еву, не только ангелов и дьявола, но и самого Господа Бога! Какую звуковую и хореографическую лексику для них изобрести? Композитор и постановщики вовсе не собирались изготовить веселенькую атеистическую пародию (хотя таковая, наверняка, устроила бы обком). Сквозь комедийное должен был проступать серьезный и драматический смысл – тревога о будущем человечества. Важно было не ущемить чувства верующих. Хотелось оказаться достойными великой традиции воплощения библейских сюжетов в музыке и других искусствах.

Вспоминаю, как по ходу репетиций, в пробах, спорах, постепенно преодолевались сомнения и трудности, как возникали художественные озарения.

Видно, Господь был не в обиде на авторов – то, как разошлись среди блистательных танцовщиков труппы все роли, иначе, чем чудом, не назовешь. Казалось, каждый родился именно для этой роли, ждал ее, чтобы с максимальной полнотой выявить свой неповторимый артистический дар. Юный Миша Барышников, невысокий, с широко расставленными и приветливо глядящими на мир глазами, и неподражаемая Ира Колпакова, с ее мягкими, певучими движениями, оказались идеальными Адамом и Евой. Одержимый обустройством Вселенной Бог, эдакий мужичок-хлопотун, с невероятной виртуозностью и обаянием станцованный Юрием Соловьевым, как и Черт с Чертовкой в воплощении сверхтемпераментных Валерия Панова и Калерии Федичевой – все они образовали незабываемый, крепко спаянный содержательным замыслом и стилем актерский ансамбль.

Трудно определить, кому повезло больше, Касаткиной и Василёву или работавшим с ними исполнителям: хореографы раскрывали в каждом не до конца известные ему самому творческие возможности, стимулировали проявление актерской самобытности. Оттого танцевавшие главных персонажей в другом составе Вадим Гуляев и Наташа Большакова, как и Светлана Ефремова – Чертовка, отличаясь от коллег, были тоже очень хороши. Поисками оказались воодушевлены и дирижер Виктор Федотов, и все участники будущего спектакля. Однажды в балетном классе я наблюдал, как над сценой «Рождение Евы» с актерами вдохновенно работала состоявшая в театре репетитором легендарная Татьяна Михайловна Вечеслова (мы были хорошо знакомы: с ностальгией вспоминаю, как аккомпанировал ей на веселых вечерах в Доме композиторов, где она великолепно пела романсы). Хотя Татьяна Михайловна стремилась лишь к тому, чтобы исполнители сжились с заданным балетмейстерами танцевальным текстом, тем не менее, чуть ли не в каждом из эпизодов рождались какие-то свежие и трогательные нюансы, позднее утвердившиеся в хореографической партитуре.

И вот – памятный день 23 марта 1971 года, премьера. Ясное с утра весеннее небо вдруг заволокли черные облака, и грянула снежная буря, буквально парализовавшая городской транспорт. «Нет, все-таки Бог рассердился, удачи не будет!» – заохали пугливые. Начало премьеры задержали, а окажется ли она успешной – никто не предсказывал. Зал был набит до предела. Представление началось, и сразу же почувствовалось: страхи излишни. Нетрадиционность музыки, новизна, необычность происходящего на сцене не испугали – напротив, заинтриговали публику. Появление своих любимцев в неожиданных амплуа она принимала с полнейшим удовлетворением. Восторг нарастал от номера к номеру. Среди десятков балетных премьер, на которых довелось мне побывать, не помню другой, прошедшей с таким же триумфом. После спектакля авторы, как водится, устроили банкет для его участников и друзей. Он состоялся в особняке Дома композиторов, располагающемся неподалеку от театра. Шли туда, перескакивая через лужи, сгибаясь под порывами ветра – но это лишь добавляло радости. Свершилось! – это ощущение было безусловным.

Успех утверждался с каждым следующим представлением – хотя предпринимались попытки его оспорить. На один из первых спектаклей прибыла из столицы всемогущая Екатерина Алексеевна Фурцева, министр культуры, впрочем, от культуры весьма далекая. Не имевшая собственного мнения, она поддавалась наущениям недобросовестных советчиков и нередко – я сам бывал тому свидетелем – устраивала разносы безо всякого реального повода, сама попадая впросак. Так было и теперь: пока публика в зале восторженно аплодировала, товарищ министр в кабинете директора распекала последнего за… легкомысленные костюмы Адама и Евы.

Появлялись в Кировском и другие ответственные комиссии, со столь же серьезными претензиями: «Почему в раю так красиво, а на Земле разбросано столько камней?» И хотя комиссии были в силах крепко навредить, ничего у них не получилось. Вслед за Ленинградом балет увидели другие города планеты: он шел в 60 театрах! Касаткина и Василёв бережно сохраняют спектакль в своем «Классическом балете». У меня есть основания надеяться, что и на Мариинской сцене, где балет родился, он после затянувшегося перерыва появится снова.