Одсун. Роман без границ - Алексей Николаевич Варламов

приходивших на Майдан, выделилась красиво, резко, отчетливо. Разумеется, по-другому и не могло быть, ведь это была Катя, порывистая, полюбившая когда-то себе на беду москалика украинская дивчина, которой я отдал лучшее, что во мне было, оставив себе дурное и бесполезное, и лишь потому из меня самого ничего не получилось. По крайней мере, этим я себя утешал, и ее появление по-новому высветило и оправдало всю мою никчемную историю.

Да, та самая Катерина, кого, если верить романтической версии Тараса Шевченко, я соблазнил, погубил и бросил, а на самом деле подарил ей другую судьбу, стала добровольцем или, не знаю, как правильнее сказать, доброволкой на Майдане. И делала то же, что делали они все: протестовала, пела песни, ночевала в палатках, варила кашу, брала пример с сильных и поддерживала слабых. Да просто была там, как тысячи, как десятки тысяч девчонок, парней, студентов, домохозяек, пенсионеров, и никому дела не было до того, что она приехала из Америки. Опять же если дать себе увлечься конспирологией, можно было бы заключить, что никакая она была не доброволка, а американская шпионка, агент влияния и ее специально готовили для этой миссии, а кто думает иначе – наивный дурак, благодушный идиот, простофиля, лох.

Но, понимаете, Катя физически не могла быть инструментом ни в чьих руках. Слишком самостоятельная, слишком самоуверенная, не признававшая над собой никакой власти, и я никогда не поверю, что Америка ее обломала. Не на ту напали. Но я-то из всего этого сделал вывод, впоследствии, к счастью или несчастью, оправдавшийся, что ее личная жизнь не сложилась и ничто мою Катерину в стране, откуда она приехала на Майдан, не держало. Ни дом, ни любимый человек, ни дети, ни карьера. И честно вам скажу, не знаю, огорчало меня это или радовало…

Ничего нам от вас не надо

А еще Катя фотографировала. Конечно, не она одна. Там было много и профессионалов, и любителей. Ведь тут как с захватом заложников: если бы не журналисты, не камеры, если бы не новости по всему миру, которые начинались и заканчивались Майданом, если бы не было этого разогрева, внимания к их площади, они бы там не выстояли. Я ж говорю, театральная нация, и мильоны зрителей по всему миру, включая меня, это украинское безобразие поддерживали, вдохновляли и окрыляли. А те, кто был против, кто желал им поражения, кто нетерпеливо ждал, что они отступят, уступят, сдадутся, и засылал в эфиры своих каналов зрадные репортажи, – о, эти их вдохновляли вдвойне! Но я не про них сейчас, я про Катю.

Так вот, оказалось, что ее фотографии получались особенными. У нее не было специальной техники, только старенький двухлинзовый «Любитель» из Тимохиной квартиры. И этот допотопный советский фотик, который она как талисман возила с собой и не променяла ни на какие «кэноны» или «никоны», ни на какую цифру, чудесным образом отразил и преобразил Майдан. Одухотворенные, тревожные, нежные, мечтательные, яростные, гневные и задумчивые лица людей, их повседневная жизнь, походный быт, все эти палатки, покрышки, костры посреди большого города, песни, разговоры, стычки с полицией – вся невероятная украинская мистерия, буча, смута, зрада, перемога обошла благодаря советскому «Любителю» весь мир. На Катиных снимках Майдан был прекраснее, чем наяву, – фантастический, волшебный, с отсветами адского пламени горящих шин, сияющих глаз, дрожащих губ, бессонных глаз и той неподдельной человеческой солидарности, которая как чудо там возникла, и Катина тоска, обида, горечь, любовь, все ее несбывшиеся мечты и неверные надежды, всё неосуществившееся в жизни – ушло в эти снимки.

Их печатали и перепечатывали газеты, иллюстрированные журналы и новостные сайты, а когда оказалось, что автор может на отличном английском языке написать или рассказать о том, что происходит в Киеве, да еще так, чтоб это было интересно и понятно западным людям, ее стали звать выступать, давать интервью, комментировать. Раз, другой, третий, и очень скоро эта на вид хрупкая, а на самом деле страшно выносливая, неутомимая женщина сделалась не только душой Майдана, но и его лицом и голосом. То есть, конечно, этих лиц и голосов было множество, но Катя была особенной.

Я, может быть, от избытка чувств это сейчас говорю, но, понимаете, отец Иржи, ей хотелось верить. По сравнению с делягами, циниками, шарлатанами и погонялами, вмиг оседлавшими и возглавившими украинский протест, искренняя, простодушная, страстная, она умела зажечь, увлечь, повести за собой кого угодно. И я уверен, я знаю наверняка, что, если бы не она, Янукович дал бы команду на разгон, он был уже на это готов, и из Москвы на него давили, но среди людского скопления на большой площади была одна женщина, и он не посмел… Клянусь вам, матушка, он не решился разгонять Майдан и бросился в бегство из Киева лишь потому, что испугался Катиных глаз. О, я-то знаю, как она умела смотреть, как завораживала, как прожигала своим угольным взглядом.

Ну а потом, когда они обманули Путина и посмели без разрешения раньше времени взять власть, а он наказал их за это Крымом, Катино красивое лицо замелькало в телевизоре, и я все чаще и чаще слышал ее голос, проклинающий имперскую, рабскую, азиатскую Россию, которая ничего, кроме насилия, не производит и другого языка, как только силу, не понимает. Вольная Украина никогда не согласится с захватом Крыма, возглашала Катерина и обещала, что украинцы доживут до того дня, когда полуостров станет свободным. Она говорила, что судьба Украины решается сейчас на востоке, что надо преодолеть раскол между различными частями страны, ездила в Херсон и поддерживала патриотов, боролась, разоблачала, обличала, призывала и клеймила русскую интеллигенцию, которая не вышла на Красную площадь, как в шестьдесят восьмом.

Однажды я услыхал ее на «Эхе Москвы». Она говорила по телефону из Киева в передаче, где русские либералы наперебой твердили о своей симпатии к независимой Украине и ее европейскому выбору, рассказывали, как они соскучились по Киеву и по своим украинским друзьям, просили Катю передавать приветы, тепло их душ и жар сердец, восхищались ее деятельностью и даже пробовали говорить по-украински. Но когда дали слово моей Катерине, она окатила всех ледяным душем.

– Не надо нам от вас никакой помощи, не надо ни вашей поддержки, ни вашей солидарности, не надо признаний в любви, ничего нам от вас не надо, – сказала она, и слова ее таким ужасным диссонансом прозвучали в этой милой студии на Новом Арбате, где собрались все свои. – Не надо восхищаться нашим языком, нашими песнями, стихами