Одсун. Роман без границ - Алексей Николаевич Варламов

class="p1">Мне опять не спится. Полнолуние. Полночь. Не помню, как у меня появилась дурацкая зависимость от луны. Но когда цыганское солнышко становится совсем круглым и тени от него ложатся отчетливо и страшно, когда все движется, танцует под его неверным светом и тянутся вверх травинки и ветки деревьев, когда выходят из лесных укрытий волки, лисы и барсуки, чертят небо невидимые черные птицы, кружатся мотыльки, носятся и врезаются друг в друга майские жуки, когда волнуются воды, сползают ледники, напрягаются вулканы и магма нагнетается внутри земной коры, что-то мучает меня, отзывается в желудке, в легких, в костях и на коже. Мне тяжело дышать, тело беспрестанно зудит, я задыхаюсь, ворочаюсь без сна, меня мутит, гнетет изнутри тревога. Это чувство становится в какой-то момент невыносимым, я одеваюсь, тихо спускаюсь и выхожу из дома.

На сторожевой башне опять горит свет. Там отец Иржи бодрствует наедине с небом. А я неслышно иду по тихой, сонной деревне. Судья смотрит мне вслед. Кажется, он меня понимает и хотел бы пойти со мной, но душа его привязана к этому месту и не может его покинуть. Оно ему, поди, осточертело за эти годы, а я для него вроде посыльного: приду и расскажу, что делается в мире.

Ночь прохладная, горная, зеленая, с ясным небом, сумасшедшими запахами, бесшумными птицами и летучими мышами. Каждый раз, когда я доживаю до новой листвы, мне кажется, что я не умру еще очень долго. Ну по крайней мере целый год точно. Главное, чтобы не залаяли собаки. Собаки тут у многих из-за бродячих цыган.

Пересекаю небольшую площадь, возле которой находится отель и автобусная остановка. Днем около нее собирается народ, но сейчас здесь пустынно и тихо. Луна расчерчивает мир на зыбкий свет и четкие тени, и я снова физически ощущаю, как с бешеной скоростью несется по своей орбите Земля, и стоит ей только на один микрон уклониться…

В час ночи в тишине и темноте вспыхивает свет фар и раздается далекий гул мотора. Большая машина медленно ползет по склону горы, а потом въезжает в деревню и останавливается у «Зеленой жабы». Я еще не вижу ее, но уже догадываюсь, уже знаю, что это за машина и кто ее водитель. Самое мудрое, что я мог бы сделать в этой ситуации, – развернуться и уйти, но как шпион, как тать в ночи, я иду по следу таинственной фуры, которая с непонятной периодичностью тревожит хрупкие судетские дороги, явно для этого не предназначенные, иду, чтобы рассказать о ней тоскующему Фолькеру или, может быть, кому-то еще, кто дал мне это задание.

Стою и смотрю на трейлер. Предательская луна его очерчивает. Неужели сейчас будут выгружать оружие? А что, с Улисса станется. Помирать он собрался. Как же, жди! Старый партизан не навоевался в детстве ни с немцами, ни с англичанами – так воюет теперь.

Баск выпрыгивает из кабины, грек плывет в лунном свете ему навстречу в древней ладье Харона. Мне отчетливо видно, как они обнимаются и хлопают друг друга по спине. Два мафиози. Старый и малый. Если скрестить Грецию с Испанией, получится Эль Греко. Но у этих двоих – оружейный бизнес, и ничего личного. Интересно, где оно у Одиссея хранится и откуда он его получает? Тоже, небось, в каком-нибудь блиндаже, оставшемся от судетских укреплений времен первой чешской независимости. А кабачок в таком случае что, прикрытие? Фиговый листок? Зеленая лягушка, ква-ква-ква… И все эти разговоры про недовольство детьми и внуками – всё это так, для отвода глаз. Или в душе Улисса тоже полыхает огонь и обида на весь мир за свое украденное детство и он собирается кому-то мстить?

Двое о чем-то недолго говорят, потом баск направляется к задней двери фуры и открывает ее. Я стою так, что мне не видно, что там находится, и сначала ничего не вижу, а только слышу звонкие голоса. Чужая речь. Не чешская и не греческая, а какая-то совсем незнакомая. Грузчики, что ли? Наконец появляются сами люди. Они маленькие, как космические пришельцы или обитатели земных недр из сказок про Рюбецаля. Озираются по сторонам, и я физически ощущаю, как они напуганы и измотаны. Человечки разминают руки, ноги, потом, не обращая внимания на других, начинают мочиться. Одни стоя, другие присев на корточки, и никто не стесняется. Под высокими деревьями, в тени от луны мне плохо их видно, но вот ромское солнышко выглядывает из-за тучи, падает на смуглые лица, в темноте блестят глаза, виднеются курчавые волосы.

Дети! Но это не цыгане. Двое взрослых что-то им говорят, покрикивают, но не зло. Скорее, уговаривают. А дети не слушаются. После стольких часов в фуре позади контейнеров и ящиков им хочется бегать, прыгать, кувыркаться, валяться на траве, кричать. Так вот чем занимаются баск и Одиссей!

В голове мигом проносится все, что я читал про сирийских и афганских беженцев, про торговлю людьми, контрабанду живого товара, про балканские дороги, тоннели из Сербии в Венгрию, поезда, пешие переходы, про переполненные лодки из Северной Африки через Средиземное море. Несчастные, доведенные до отчаяния люди, которые отдают последние деньги в надежде перебраться в Европу и тонут в морях, задыхаются в грузовиках и замерзают в рефрижераторах. А тех, кто, несмотря ни на что, добирается до сытых стран, травят слезоточивым газом, ловят, отправляют в лагеря для нелегальных мигрантов, а потом не предоставляют статус беженца и высылают обратно.

Это не Тимоха, который вовремя удрал и отделался двухгодичной наличной сеточкой в Бенилюксе. И даже не я с непонятным мне покровительством отца Иржи и снисходительностью местной полиции нравов. Но если хотя бы несколько человек прорывается, если кому-то удается добраться до Европы и здесь остаться, то для других это становится примером, шансом, мечтой, надеждой выиграть в лотерею. А еще есть европейские мерзавцы, которые зарабатывают тем, что эти мечты продают по бешеным ценам, и двое из них передо мной.

Гляжу из своего укрытия на лунную картину и понимаю, куда завтра пойду. Да, это стыдно, знаю, баск и Улисс – мои благодетели: один меня сюда, ну или почти сюда привез, другой дал работу, но я все равно пойду к полицейской парочке, которая безуспешно рыщет по судетским горам и пугает мирных жителей с просроченной визой, и расскажу им про все, что увидел. Пусть я стану стукачом, доносчиком, Павликом Морозовым, но, в конце концов, о чем другом, как не о помощи просили двое любовников в казенной форме и отца Иржи, и