Галерея женщин - Теодор Драйзер

годы. Брейт удачно женился на девушке из общества с небольшим состоянием и с удовольствием принялся играть по правилам света. А Джоан наконец вернулась из швейцарской школы и с головой ушла в светские развлечения, что в результате привело к серьезным болезням. Ибо, будучи очень живой и страшно увлекающейся, она никогда не отличалась крепким здоровьем. Своенравная, с новомодными идеями свободы и своих прав, которые в конце концов привели ее к побегу из дома сначала на неделю, потом на три дня, она каждый раз умудрялась создать в семье напряженную и, прямо скажем, кошмарную ситуацию, когда приходилось вызывать агентов сыскной полиции, и Миллертон придумывал отчаянные способы хитростью упечь ее в школу еще на несколько лет, «пока она не наберется ума-разума», как он выражался. Но могу засвидетельствовать, что успеха он не добился. С Джоан ничего нельзя было поделать.

Наоборот, помню, я как-то зашел к ним во время такого переполоха, сразу после ее возвращения, и, вместо того чтобы застать ее пристыженной и униженной, я обнаружил, что она пытается со мной флиртовать.

– Почему бы вам хоть иногда не прийти в гости ко мне? – спросила она и посмотрела на меня долгим взглядом.

– Не обижайся, Джоан, приду, – ответил я. – Но только если ты будешь хорошей девочкой.

И я удалился, слегка потрясенный, и, уверяю вас, в кои-то веки почувствовал, что совсем растерялся.

А между тем шли годы, принося нам то, что было уготовано судьбой. Фил понемножку полнел и терял свою живую, легкую, энергичную беззаботность и интерес к тому, что можно назвать щегольством. А Альби… Эх, что делает с нами время! Начала толстеть, хоть и боролась с весом, но потом, сдавшись, сказала мне: «Ладно, зачем мучиться? Фил ничего не имеет против. А у меня есть книги, дом и Джоан, которой нужен уход». Ибо Джоан, бедная Джоан, к этому времени стала почти безнадежным инвалидом. Ночные клубы, разные сумасшедшие выходки, то, другое, третье.

– Не можешь же ты сражаться с судьбой, – со спокойным, философским видом заметила однажды Альбертина. – Чему быть, того не миновать. Все-таки мне не пришлось страдать, как некоторым.

– Но вспомни, Альби, сколько ты сделала для других. Для всех ваших племянников и племянниц, кузенов и кузин, кому вы с Филом нашли работу или подходящую партию.

Она хмыкнула, но потом сказала:

– На моей могиле можно сделать по крайней мере одну надпись.

– Какую? – спросил я.

– «Она хорошо относилась к родным».

– Разрешишь мне приписать еще строчку?

– И что это за строчка?

– «Она хорошо относилась ко мне».

– Ах, какой же ты! Лучше скажи, что ты хорошо относился сам к себе!

Что, в конце концов, когда я сейчас об этом задумываюсь, вполне годится для моей эпитафии: «Он хорошо относился сам к себе».

Регина К.[31]

Если бы не повсеместно звучащая проповедь морали, меня, быть может, не так изумляли бы встречи с людьми аморальными – с теми, кто попросту не думает о морали и благопристойности, хоть в религиозном, хоть в этическом смысле, и всем своим поведением на протяжении всего жизненного пути равнодушно попирает общепринятые нормы и правила, которые большинство из нас пытается соблюдать. Но кто же в выигрыше? И кого какой ждет конец? Правда ли, что если не исполнять того, другого, третьего и не соблюдать элементарного принципа «мера за меру»[32], то выйдет себе дороже и сам потом пожалеешь, что был не как все?

Регина К., героиня этого очерка, никогда не была как все, судя по тому, что мне известно о ней. Никакие внутренние связи и сантименты, заставляющие родственников или друзей держаться друг друга, ее не обременяли. По мнению одной знакомой, она стала жертвой неодолимой страсти – не столько к мужчине (который сыграл тем не менее ключевую роль), сколько к определенному статусу. Читайте же и судите сами. Для меня Регина навсегда осталась загадкой. Возможно, вы согласитесь со мной, а возможно, и нет.

Впервые я увидел ее на одном шумном сборище – кому-то оно показалось бы излишне развязным, хотя в действительности не выходило за рамки всех подобных «вечеринок». В тот раз мы собрались в съемной квартире молодой и вполне преуспевающей киноактрисы. Одни играли в карты, другие подсаживались к столу выпить и затем перемещались в смежную комнату потанцевать под виктролу или механическое пианино. Все гомонили, дурачились, смеялись, спорили ни о чем, обменивались безобидными и обидными колкостями – в общем, как говорится, хорошо проводили время.

В разгар веселья, за полчаса до полуночи или уже в полночь, дверь распахнулась и в комнату, словно порыв свежего ветра, влетела девушка, мгновенно меня заинтриговавшая: высокая, темноволосая, с бледным, как воск, лицом и необыкновенными, какими-то шальными глазами. Тогда в моде были свободные длинные плащи-накидки. Плащ дополняла шляпка, эффектно оттенявшая цвет и абрис ее лица. Думаю, увидев эту девушку, всякий сказал бы, что она знает толк и в одежде, и в жизни и, скорее всего, чертовски умна. Явно чувствуя себя в своей стихии, она небрежно сбросила плащ и шляпку, провела рукой по волосам и громко воскликнула:

– Гип-гип! Наконец я снова здесь!

– За тобой кто-то гнался, старушка? – шутливо поддела ее одна из девиц.

– Врываешься, как мартовский ветер, Регина. В ваших краях двери закрывать не принято? – (Она не удосужилась закрыть входную дверь.)

– Ай, отстань, – отмахнулась она. – Лучше дайте выпить. Вы не представляете, каким чудом я попала сюда. Слушайте все! До половины пятого у меня и в мыслях не было срываться с места. И вдруг –