Галерея женщин - Теодор Драйзер

Вследствие этого архитектор и миллионер проводили у Миллертона уик-энд за уик-эндом. В газетах и журналах много писали о прекрасных дворцах, возведенных и блестяще меблированных для мистера Чикаго вышеупомянутым архитектором, которого мы назовем Стедеридж. О Миллертоне не упоминалось, так как он всегда предпочитал, чтобы его знали лишь как художественного агента, помогающего состоятельным господам с тонким вкусом претворять в жизнь свои мечты. То, что мистер Чикаго оказался слегка сумасшедшим и вряд ли сообразит, что ему делать с двумя такими большими дворцами, когда он их получит, Фила не волновало. Он лишь следил, чтобы человек, который за все платит, считал, что в основе этих покупок лежит важная идея, к тому же его собственная.

В связи с этой историей потребовались поездки Фила, Альбертины и Стедериджа в Европу и во Флориду. Альбертина поведала мне, что европейские вояжи нужны, чтобы заполучить огромное количество предметов искусства – ценой в два миллиона долларов. Филу, по ее словам, нужно было наладить собственные европейские связи и кое-что устроить. И вскоре из-за нашей разлуки – каждый раз длившейся от трех до четырех месяцев – мы с Альбертиной поссорились. Ибо прежде всего, как я вскоре стал замечать – особенно после появления Стедериджа, – она стала мне реже писать, а когда письма все-таки приходили, они были, как мне казалось, совершенно бесцветными. Вдобавок Стедеридж, у которого было слишком много качеств, меня не устраивавших, все время находился рядом с Миллертонами, когда отсутствие писем стало столь заметным. Он был не только красивее, чем я, но еще обладал мозгами и вкусом, а также благороднейшими манерами, что действует в высшей степени притягательно на большинство женщин, в том числе, как я подозревал, на Альбертину, которая довольно часто выражала беспощадное презрение к дурно воспитанным мужчинам, с которыми ей приходилось общаться из-за деловых интересов мужа. Короче говоря, он действительно являл собою реальную возможность получить положение в обществе для любой женщины, с которой согласился бы разделить свою жизнь. И вот перед ним оказалась Альби, тайно размышлял я, спокойная, милая и к этому времени имевшая собственные средства. А если предположить – эти ревнивые мысли часто приходили мне в голову, – что Альби переменится или Стедеридж убедит ее перемениться… ведь такие странные вещи, безусловно, не раз случались в мире.

От наших общих знакомых я вскоре узнал, что в Париже и Довиле, в Ницце и Палм-Бич Альби и Стедериджа часто видели вместе и они вели себя весьма по-дружески, если не сказать больше, и что, быть может, Миллертон все-таки потеряет свою верную красавицу-жену. Что касается меня, то мысль о возможности потерять Альби – когда возникла опасность действительно ее потерять – оказалась не такой веселой, какой могла мне представляться в иные минуты в прошлом. Встретив Альбертину после поездки, я устроил ей допрос, и она ответила, что все это глупость. Стедеридж! Фи! Разве всем не известно, какой он легкомысленный и почему так случилось, что она, Фил и Стедеридж отправились за границу вместе? И что ей делать, если Фил ждет от нее внимательного отношения к его главному ассистенту в художественных вопросах? Как я могу быть таким подозрительным и ревнивым? Неужели я забыл про Джоан? («И про Брейта», – язвительно вставил я.)

Но несмотря на ее слова, этим дело не кончилось. Моя гордость была уязвлена. Я чувствовал себя униженным из-за того влияния, которое какой-то архитектор и господин со светскими связями может оказывать на мое психическое состояние. Отсюда злость, иногда испепеляющая ненависть. Черт побери эту Альби! Черт побери этого Миллертона и всю их ничтожную компанию! Уйду и никогда к ней не вернусь! Никогда! Ни за что! И так далее, и так далее. Кто не бормотал подобные проклятия, ругательства и оскорбления в час своего унижения?

И все-таки я не смог расстаться с Альбертиной. На протяжении многих лет. Ибо была еще Джоан. И я неизбежно думал о ней. К тому же через некоторое время до меня стали доходить слухи, что Стедеридж охладел или начал охладевать к Альбертине. Так или иначе, одна девица, впервые появившаяся в свете и сразу обратившая на себя всеобщее внимание, завладела воображением Стедериджа, что очень обидело Альбертину. Сплетни. Болтовня. Но несмотря на них, я все равно держался в отдалении, хотя происходили сцены, в ходе которых настроение и разговоры доказывали, что между нами сохраняются сильные чувства, и это нас связывает. Сначала от нее приходили записки, потом начались звонки по телефону, причем не только от нее, но однажды и от Миллертона, без сомнения по ее наущению. Ему я очень доброжелательно объяснил мое отсутствие. Но когда Альбертина наконец явилась ко мне в студию, я в раздражении не пустил ее дальше порога.

– Но что случилось? – жалобно повторяла она, и мне даже не передать, как она на меня глядела. Она почти плакала. – Почему ты так себя ведешь? Ты же знаешь, зачем я должна была поехать за границу. Ведь я просила Фила и тебя пригласить, но ты отказался.

Это была правда, но меня не так-то легко было урезонить. За границей она совсем обо мне не думала. Писем от нее приходило мало, а иногда и вовсе ни одного. Кроме того, требовали объяснения и другие вещи: дошедшие до меня сплетни и случаи, когда ее видели со Стедериджем, но без Миллертона, пока я сидел в Нью-Йорке. Все это, хотя она предоставила достаточно объяснений, меня раздражало. Но настоящей правдой, как мне казалось, было то, что, страдая от пренебрежения и неприятных замечаний людей, занимавших более высокое положение в обществе, Альбертина наконец стала мечтать о собственном социальном превосходстве, ее увлекла идея, а может, даже реальная возможность стать выше некоторых из них, таких надменных, а иногда презрительных по отношению к ней. И как она возвысится над ними, если выйдет за Стедериджа! Но я прекрасно знал, что в последний момент, когда дело дойдет до реального развода с Филом, она никогда не решится, никогда. Сначала ему придется умереть. Но мечта возвыситься у нее была. И Альбертина принимала решения и действовала с оглядкой на эту мечту, что меня унижало и злило.

И теперь, когда она стояла у меня в дверях и причитала, я решил отомстить. Я обвинил ее в желании