Камера - Джон Гришем

— Кто? Эн?

— Доктор Стигэлл.

— Эта толстая задница с буквой вместо имени? Да у нас и разговора-то, собственно, не было.

— Ты не захотел с ней общаться?

— Можно сказать и так. Я провел здесь почти десять лет, и вдруг она подходит к самому краю моей могилы, спрашивает, как я поживаю. Предложила мне горсть таблеток — чтобы я окоченел еще до вашего прихода. Вам, конечно, было бы только легче.

— Доктор Стигэлл хотела помочь.

— Да благословит ее за это Господь. Передайте: я очень сожалею и обещаю, что такого больше не повторится. Можете объявить мне взыскание.

— Давай-ка обсудим твой последний ужин.

— А для чего здесь Пакер?

Наджент оглянулся на сержанта.

— Таковы правила.

— Он охраняет вас, признайтесь, сэр. Встреча со мной пугает, да? Боишься остаться здесь один, Наджент? Мне без малого семьдесят, табачный дым превратил мои легкие в решето, а ты боишься нераскаявшегося убийцы?

— Чушь!

— А ведь я бы размазал тебя по стенам, Наджент, если бы захотел.

— Очень страшно. К делу, Сэм. Каким будет меню твоего последнего ужина?

— Сегодня воскресенье. Последний раз я собираюсь поужинать во вторник вечером. Зачем подобная спешка?

— Нужно все спланировать. Можешь заказать что угодно. В пределах разумного, естественно.

— Кто же будет готовить?

— Наши повара.

— Изумительно. Тот самый шеф, что девять с половиной лет кормит меня бобами и тухлой свининой. Ах, какая аппетитная перспектива!

— Итак, твой выбор, Сэм? Слушаю.

— Как насчет тостов и вареной моркови? Не хочется утруждать желудок деликатесами.

— Превосходно. Передумаешь, скажи Пакеру, а он сообщит на кухню.

— Обойдусь без последнего ужина, Наджент. Завтра мой адвокат пустит в ход тяжелую артиллерию. Ты даже не представляешь, что вас ждет.

— Надеюсь, твои ожидания оправдаются.

— Сукин ты сын! Лжец! Тебе же не терпится спеленать меня ремнями и дать подручным команду задраить дверь. А потом, когда все будет кончено, ты с постной рожей выйдешь к прессе: сегодня, восьмого августа, в ноль часов пятнадцать минут, в соответствии с приговором суда округа Лейкхед, штат Миссисипи, осужденный Сэм Кэйхолл принял смерть в газовой камере тюрьмы Парчман. Это будет твой звездный час, Наджент. Не пытайся мне врать.

Полковник не сводил глаз с зажатого в руке листа бумаги.

— Назови мне имена свидетелей.

— Узнаешь у моего адвоката.

— Кому передать оставшиеся после тебя вещи?

— Узнаешь у моего адвоката.

— О'кей. Представители прессы хотят взять у тебя интервью.

— К адвокату.

Вскочив со стула, Наджент стремительно вышел из комнаты. Пакер выждал секунд десять и уже от самой двери негромко сказал:

— Сиди спокойно, Сэм. К тебе еще один визитер.

— Тогда плесни сюда немного кофе, — подмигнул ему Кэйхолл.

Сержант взял со стола стакан. Через пять минут он вернулся с полным и протянул Сэму воскресный выпуск городской газеты Джексона. Кэйхолл отыскал на второй полосе заметку о готовящейся казни, начал читать. Через некоторое время в «гостиную» без стука вошел Ральф Гриффин.

Положив газету на стол, Сэм окинул священника придирчивым взглядом. Одет Гриффин был в поблекшие от множества стирок джинсы и черную рубашку с белой полоской под воротником. На ногах — легкомысленные кроссовки.

— Мое почтение, святой отец, — приветствовал его Кэйхолл, с наслаждением делая большой глоток кофе.

— Как поживаешь, Сэм? — Гриффин выдвинул из-за стола стул, сел.

— В данную минуту сердце мое переполнено ненавистью, — мрачно признался старик.

— Весьма прискорбно. Кто является ее объектом?

— Полковник Наджент. Но это пройдет.

— Молитвы возносишь, сын мой?

— В общем-то нет.

— Почему?

— А куда спешить? В моем распоряжении день сегодня, день завтра и день послезавтра. Во вторник вечером помолимся вместе. От души.

— Как скажешь. Решать тебе. Я буду рядом.

— Мне бы хотелось, чтобы вы побыли со мной до конца, ваше преподобие. Вы и мой адвокат. Вам разрешено находиться здесь до последнего часа.

— Почту за честь.

— Спасибо.

— О чем ты намерен просить Бога, Сэм?

Кэйхолл поднес к губам стакан с кофе, отпил.

— Для начала необходимо увериться в том, что Господь простит мне после смерти все мои неправедные поступки.

— То есть грехи?

— Да.

— Для этого необходимо покаяться и испросить у Бога прощения.

— Как? Скопом, за все сразу?

— Хотя бы за то, что ты помнишь.

— Тогда начинать нужно прямо сейчас. На это потребуется время.

— Тебе виднее. О чем еще ты будешь молить Всевышнего?

— О моей семье — такой, какая она есть. Внук, брат, дочь. Я не жду моря пролитых ими слез, просто не хочу, чтобы они переживали. А еще я замолвил бы словечко за своих здешних приятелей. Без меня им придется трудновато.

— Продолжай.

— Третья молитва — за Крамеров, особенно за Рут.

— Это семья погибших мальчиков?

— Да. Ну и, конечно, Линкольны.

— Кто такие Линкольны?

— Долгая история. Тоже жертвы.

— Хорошо, Сэм, хорошо. Тебе необходимо очистить душу.

— Чтобы ее очистить, нужны годы, святой отец.

— Много на твоей совести?

Сэм поставил стакан на стол, медленно потер ладони. В глазах Гриффина светились доброта и понимание.

— Что, если так?

— Человеческих жизней?

Кэйхолл кивнул.

— Убиенных тобой людей?

Второй кивок.

Гриффин сделал глубокий вдох, задумался.

— Что ж, Сэм, откровенно говоря, я бы не хотел умереть, не исповедавшись, не испросив у Бога прощения. Так сколько же их?

Кэйхолл сполз со стола, обул резиновые тапочки, закурил и принялся расхаживать по «гостиной». Священник чуть повернулся вместе со стулом.

— Джо Линкольн. Письмо семье я уже отправил.

— Ты убил его?

— Да. Он был афроамериканцем, жил на моей земле. Произошло это, наверное, в пятидесятом. С тех пор меня не переставала мучить совесть. — Сэм остановился, опустил голову. — А потом, много лет спустя, двое белых мужчин убили на похоронах моего отца. Какое-то время они провели в тюрьме, и когда вышли, мы с братьями их уже ждали. Прикончили обоих, о чем я ничуть не сожалею. Все в округе считали их настоящей мразью, к тому же они лишили жизни отца.

— Убийство никогда не было делом праведным, Сэм. Сейчас ты борешься против того, чтобы именем закона убили тебя.

— Это я понимаю.

— А полиция вас не задержала?

— Нет. Шериф что-то подозревал, но доказать ничего не мог. Мы вели себя очень осторожно. Да и кто они были? Отбросы.

— Пусть так, и все же вам нет оправдания.

— Знаю. Я привык думать, что те двое получили по заслугам — до того, как попал сюда. На Скамье же человек меняется и понимает: единственная ценность — это жизнь. Теперь мне жаль парней. Искренне жаль.

— Ты сказал все?

Считая шаги, Кэйхолл прошелся по «гостиной» и замер возле стола. Гриффин ждал. Время остановилось.

— Была еще парочка. Давно. Тоже суд Линча, — выговорил Сэм, избегая встречаться взглядом с собеседником.

— Парочка?

— Не уверен. Может быть, трое. Да, точно, трое. Но первого убили, когда мне исполнилось лет десять, я сидел в кустах и смотрел. Всем заправлял отец, член Клана, а мы с братом Альбертом прокрались за его спиной в лес и наблюдали. Наверное, это не считается?

— Нет.

Плечи Сэма поникли, голос снизился почти до шепота:

— Второго вздернула на сук толпа, годами пятью позже. Я стоял рядом. Какой-то черномазый, простите, падре, афроамериканец изнасиловал местную девчонку. Во всяком случае, бедняжка всем повторяла, что он ее изнасиловал. Репутация у нее была так себе, а два года спустя она родила дочь цвета кофе с молоком. Кто знает? В общем, потаскушка ткнула пальцем, и толпа линчевала обидчика. На мне лежит такая же вина, как и на остальных.

— Господь простит ее, Сэм.

— Точно?

— Поверь мне.

— Сколько же Он в состоянии простить?

— Все. Если ты действительно раскаиваешься, то дощица, где перечислены все твои грехи, станет чистой. Так записано в Библии.

— Слишком уж это хорошо, чтобы быть правдой.

— Ну а третий?

Кэйхолл покачал головой:

— Не могу, святой отец. Не могу.

— Ты не обязан говорить мне, Сэм. Скажи Богу.

— Вряд ли у меня хватит сил рассказать об этом хоть кому-то.

— Хватит, хватит. Прикрой ночью глаза и поведай Ему без утайки. Господь милостив. Он простит тебя.

— Что-то здесь не так. Убиваешь человека, и Господь тут же прощает тебя? Так просто?

— Не так. Сначала ты должен раскаяться.

— Я раскаиваюсь. Клянусь.

— Прощая, Всевышний забывает о твоих грехах, Сэм, но люди — люди их помнят. Мы в ответе перед Господом и перед законами, установленными нами. Создатель отпускает тебе грехи, однако за них полагается и земная кара. Правительство…