Четыре месяца темноты - Павел Владимирович Волчик

– Зачем ты это затеял? Оставь, и будет ничья.

Сквозь гул толпы прорвался крик:

– Харибдов! Победишь – и я твоя!

Раздался всеобщий хохот.

Роман Андреевич с удивлением обернулся на крик и увидел напряженное лицо девушки с прямыми волосами и голубыми глазами, которой Харибдов клал руку на колено и которая сидела рядом с ним с голубиным лицом.

Слишком поздно Штыгин понял, что взял очень широкий угол, Харибдов вскричал и, резко согнув руку в локте, вернул конечности в исходную позицию. Роман Андреевич знал, что это конец, но до последнего не сдавался, хотя испытывал ужасную боль. За исходом схватки все наблюдали молча. Каждый почувствовал вдруг, что по тому, как у учителя выгнулось плечо, он должен был бы кричать, но не кричал – и это было страшнее всего.

Когда его кисть тыльной стороной коснулась скамьи, один только Харибдов с радостью вскочил, поднимая кверху руки: «Йууух!»

Но заметив странное молчание вокруг, он в удивлении уставился на Романа Андреевича.

Лицо учителя оставалось каменным, хотя на нем и остался след пережитой физической боли. Поражение, казалось, совсем не расстроило его. Он поднялся, и рука, которой он боролся, бессильно повисла, так же, как и стальная. Штыгин окинул присутствующих быстрым взглядом и увидел на многих лицах сожаление или нечто похожее на сострадание. Среди них была и бывшая отличница с голубиным лицом, которая смотрела теперь несколько смущенно. Роман Андреевич почувствовал вдруг такую легкость, как будто не было никакого поединка. Все ждали, что он скажет.

– Поздравляю. Ты честно победил, – он протянул Харибдову руку, и тот пожал ее, глядя на Романа Андреевича с некоторым изумлением.

Штыгин поднял с пола баскетбольный мяч.

– Сила есть, ума не надо. Да, Харибдов?

Класс засмеялся. Никто не хотел терпеть эту воцарившуюся тишину. Кто-то похлопал ученика по плечу, и он тоже улыбнулся.

– Теперь забрось мяч в корзину.

Харибдов поймал на лету мяч и бросил его, но мяч даже не попал в щит и, отскочив от стены, как-то грустно покатился по полу.

– Есть над чем работать. Разбиваемся на пары.

К удивлению Романа Андреевича, остаток урока прошел продуктивно. Они выполняли все задания, которые он давал. Периодически Штыгин ловил на себе их смущенные взгляды, как будто извиняющиеся за что-то. И особенно его удивила перемена в поведении Харибдова, который, точно от прививки, стал живо участвовать и в командной игре, и в одиночных забегах.

Теперь он тоже странно, виновато поглядывал на учителя, словно тот открылся ему в новом свете.

Роман Андреевич молча следил за игрой и размышлял, почему проиграл. Его интересовала именно техническая сторона дела. Он не хотел признаваться себе в том, что начал стареть. Он также забыл, что с утра ничего не ел, а полночи провел у кровати больной матери, которая последнюю неделю лежала в лихорадке и не вставала с постели.

Слишком уж он привык надеяться на свое крепкое здоровье. Помимо отсутствия левой руки ему не на что было жаловаться.

Штыгин знал, что такое новшество, как поединок, сработает только на один урок. Что уже в следующий раз его ждет такое же холодное равнодушие в ответ на любые усилия. И все-таки это была маленькая победа. Победа участием. Победа поражением. Удавшийся гамбит.

Роман Андреевич поискал глазами смуглого демона, но не нашел. Перед ним был обычный подросток, с увлечением играющий в мяч.

Аладдин

День начался вполне весело. Как можно не радоваться, если утро ты проводишь вне стен школы?

Однако Зайцеву этого оказалось мало, и он предложил улизнуть под шумок и отделиться от экскурсионной группы. Именно это решение привело к событиям, которые Андрей никогда не забудет.

Уйти незамеченными им ничего не стоило. Шаг из вагона, забитого под завязку, на платформу – и вот они уже предоставлены самим себе. Один Андрей на такое никогда бы не решился, но с Зайцевым все получалось легко и смешно.

Аладдин всех перехитрил.

Они стояли на пустой платформе и смотрели, как поезд уносит их одноклассников на скучную лекцию о планетах и телескопах.

Андрей поглядел на часы и вспомнил, что они принадлежали отцу. Его подарок был напоминанием о том, что сын должен теперь держать свои обещания. Юноша отогнал от себя эту мысль, мешающую общему веселью.

– Куда двинем? – спросил довольный Зайцев, потирая ладони.

Эта местность казалась знакомой. Точно. «Последний день лета, – вспомнил Андрей. – Там, за небольшой рощей, поднимается холм Надежды – единственная высота в окрестностях Города Дождей».

В местном магазинчике они купили джин, который на вкус оказался гадостной сладкой жидкостью.

Они побрели на вершину холма. Ветер находил мельчайшие отверстия в одежде и холодил. Словно не пуская непрошеных гостей на вершину, он порывами бросался в лицо, кидал лед за шиворот, под рукава, на запястья. Пальцы, сжимающие жестяную банку, онемели. От сладкой дряни била дрожь.

С холма открывалась унылая картина. Город казался грязной свалкой сломанной мебели, покрытой пеплом.

«Только бы выпал снег и скрыл это уродство», – думал Андрей. То, что он видел в конце лета, не имело ничего общего с нынешним пейзажем.

«Кто украл все цвета?»

Холм Надежды не лучшее место, где они могли оказаться. Здесь юноша не мог не думать об отце, с которым приезжал сюда на велосипеде. Только сейчас Андрей понял, что снова прогулял.

Об этом обязательно узнают, их отсутствие скоро обнаружат, и будет новый скандал. Когда они выходили из вагона, все это было только невинной шуткой. Но как объяснишь это отцу?

Оставалось только одно – хорошо провести время, которое они выкрали у взрослых. Зайцев отпускал шуточки, а Аладдин накручивал на них новые. Так они целый час бродили по окрестностям.